Мама сидела за столом, вдруг одна её рука начала сильнее, чем обычно, трястись от тремора, а пальцы другой руки стали нервно перебирать край клеёнчатой скатерти. Дочка сразу же поняла – что-то беспокоит мамочку.
– С тобой всё хорошо? – осторожно спросила она, присев рядом.
– С отцом… – голос Нины Митрофановны дрожал. – Я думаю, у него тогда всё-таки был инсульт. Может, ещё что… Не знаю…
Она вздохнула и посмотрела на дочь. В маминых глазах читалась печаль. Евгения замерла. Мать уже не впервые говорила с ней не как с дочерью, а как с близким другом, равным. В эти минуты между ними исчезали все возрастные границы.
– Я делюсь с тобой, потому что знаю – дальше эти слова никуда не уйдут, – мама сжала руку дочери. – Ты единственная, кому я могу сказать все это.
– Знаешь, мамочка, если бы я, когда папа заболел, знала всё то, что знаю сейчас… может быть у нас с тобой сейчас всё сложилось бы иначе и с папой такой беды не случилось.
– Да, тоже иногда об этом думаю, – сказала доверительно мама. – Когда ваш отец начал буквально сохнуть на глазах, мне было очень страшно. Переживала так, будто это было началом конца света. Мне не на кого было положиться. Я делилась с тобой всем, потому что доверяла тебе на все сто, как никогда раньше, как самой старшей в семье.
– Мне тогда казалось, что я действительно становлюсь старше, что мы с тобой, как подруги, – сказала дочь.
Женя помнила моменты их откровенных бесед и то, как мамочка всегда находила свой подход к каждой из четырёх дочерей. К кому-то – строгим словом, к кому-то – лаской. Но сейчас перед ней была не всесильная мама, а просто женщина, измотанная своими переживаниями, слабенькая, уставшая от усилий держаться и не показывать всем, как ей плохо и страшно.
– Я просто старалась делать всё возможное для нашей семьи, – призналась мама.
Дочка обняла её и в памяти всплыл тот страшный день до мельчайших деталей.