Но это было неправильное запустение. Живое. Настороженное.
Деревья здесь росли так, словно сама земля корчилась под ними в вечной агонии. Старые дубы были не могучими, а изломанными, их ветви скручены в узлы и впивались в небо, как когтистые лапы. Березы не тянулись к свету, а изгибались, стелились по земле, будто пытаясь уползти.
Сам воздух казался иным. Разряженным, но в то же время тяжелым, как перед грозой. Он был наполнен густыми, сложными запахами: горькой свежестью полыни, терпким духом тлеющего в очаге можжевельника, и чем-то еще, неуловимым, – острой нотой озона после удара молнии и холодной пылью из давно запертого склепа.
Дом Зоряны, низенький, но крепкий и аккуратный, стоял в самом центре этой аномалии. Он не казался испуганным или чужим здесь – он был ее сердцем. У низкого порога висели тугие пучки чертополоха, пожелтевшей полыни, и на кожаных шнурках покачивались обереги: просверленные речные камни, волчий клык и черный, блестящий череп ворона.
Ратибор и Всеслав остановились у низкой калитки. Медведь, который без страха шел на вооруженный строй, здесь чувствовал себя неуютно. Он беспокойно переминался с ноги на ногу, и его огромная фигура казалась неуклюжей и чужеродной в этом тихом, заряженном силой месте. Он крепче сжал рукоять своей секиры – не для боя, а для уверенности.
– Не люблю я это место, Рат, – пророкотал он вполголоса. – Воздух тут… колючий. Тут бабы приходят порчу на мужей наводить да зелья приворотные варить. У меня конь тут встал как вкопанный, не пошел дальше. А от этой твоей ведуньи говорят, молоко в крынках киснет.
– Молчи и жди, – оборвал его Ратибор. Он не чувствовал страха. Он чувствовал Силу. Древнюю, нейтральную, как сама природа. И он пришел просить ее о помощи.
Тяжелая дубовая дверь открылась прежде, чем он успел поднять руку, чтобы постучать.
На пороге стояла Зоряна. Она не была ни уродливой старой каргой, какой ее рисовали в пьяных россказнях, ни юной девой с цветами в волосах. Она была женщиной без возраста. Ее темные волосы густо тронула серебряная седина, но лицо было гладким, без единой морщины, как речной камень, отшлифованный тысячелетиями текущей воды. Ее глаза были цвета грозового неба перед ливнем, пронзительные, пугающе умные, и смотрели они, казалось, не на тебя, а сквозь тебя. От нее пахло полынью и дымом, чисто и горько.