– Ты принес с собой холод, воевода, – сказала она вместо приветствия. Ее голос был тихим, почти шепотом, но он проникал под кожу, как мороз. – И запах мертвой крови. Той, в которой не осталось ни капли жизни.
– Мне нужна твоя помощь. Твой взгляд, – прямо сказал Ратибор.
– Князь щедро платит за мои травяные сборы от лихорадки и мази для ран, – ровно ответила Зоряна, не отводя взгляда. – Но мой взгляд ему не по карману. Он слишком дорого стоит.
– Плачу не я и не князь, – жестко, отрезая путь к торгу, сказал Ратибор. – Плата будет другой. Ты всю жизнь слушаешь, как дышит мир. Слышишь, как растет трава и течет сок в деревьях. Так вот, сейчас мир болен. Кто-то вонзил в него гнилую, отравленную занозу. И если ее не вытащить, он сгниет заживо изнутри. Я пришел к тебе не за приворотом, ведунья. Я пришел за лекарем. Для всего мира.
Зоряна долго, не мигая, смотрела на него. Ее взгляд стал глубже, словно она вчитывалась в невидимые письмена на его душе. И Ратибор понял, что она видит не его слова, а образы, что стояли за ними: серый, высушенный труп, окаменевшего духа, мертвую, растрескавшуюся землю и исковерканную, кровоточащую тьмой руну.
– Равновесие нарушено, – наконец прошептала она, и в ее голосе прозвучало эхо его собственного ужаса. – Я чувствую это несколько дней. Сквозняк. Дует оттуда, откуда не должно.
Она сделала шаг в сторону, открывая ему проход в свой дом, наполненный запахами трав и тенями.
– Показывай, где рана.
Когда они втроем вернулись на Гнилую Топь, мир уже умирал.
Солнце, багровое и опухшее, как окровавленный глаз, клонилось к горизонту, истекая светом на рваные облака. Весь западный край неба был залит оттенками бойни: от ярко-алого до густого, почти черного цвета запекшейся крови. Этот больной, предсмертный свет рождал длинные, искаженные тени, которые ползли от кривых деревьев, превращая знакомый лес в царство кошмаров.
Костры, которые по приказу Ратибора оставили его дружинники, почти догорели. Они уже не горели, а дымились, источая жирный, тошнотворно-сладкий смрад паленой плоти, волос и жира. Этот запах смешивался с вечной кислой вонью болота, рождая удушливый, осязаемый коктейль, от которого слезились глаза и сводило желудок. В воздухе стоял звуковой вакуум – молчали даже ночные насекомые, будто само это место было заключено в стеклянный колокол тишины.