– Ты мой лучший ищейка. И самый безжалостный ублюдок, что служит мне. Поэтому слушай меня. Найди их. Мне плевать, люди это или твари, о которых ты шепчешь. Мне плевать, кому они молятся. Вырви их с корнем. Сожги. Закопай так глубоко, чтобы их кости истлели прежде, чем кто-то узнает их имена. Сделай так, чтобы этого никогда не было.
Он положил руку на плечо Ратибора, и его пальцы впились, как когти.
– Тебе даны все полномочия. Ты можешь брать людей, деньги, отдавать приказы от моего имени. Но знай, Ратибор. Я не Святослав. Мой отец мог простить доблестному воину неудачу в бою. Я – нет. У меня нет на это права. Если ты провалишься – твоя голова слетит первой.
Глава 5: Медведь и Ведунья
Прохладный вечерний воздух ударил в лицо, как глоток ледяной воды после душного, пропитанного ложью терема. Ратибор стоял на высоком крыльце, глядя вниз, на раскинувшийся под холмом Киев. Город уже зажигал первые огни, и они казались желтыми, больными глазами в сгущающихся сумерках. Он глубоко вдохнул, пытаясь вытравить из легких запахи княжеской гридницы, но смрад Гнилой Топи был сильнее. Он прилип к нему, как вторая кожа.
Ратибор посмотрел на идущих по двору дружинников – здоровенных, горластых рубак с бычьими шеями, гордых своей силой и блеском оружия. Они были лучшими воинами князя. Верные псы, обученные рвать глотки врагам Ярополка. И сейчас Ратибор с холодной, кристальной ясностью понял: они были абсолютно бесполезны.
Их секиры были созданы, чтобы крушить щиты и черепа. Их мечи – чтобы вспарывать кольчуги и животы. Они были инструментами для войны с плотью и кровью. Но как рубить тень? Как пронзить мечом то, что не имеет тела, а лишь выпивает саму жизнь из земли? Послать эту ораву на бой с тем, что оставило от Охрима и болотника лишь сухую шелуху, было все равно, что пытаться вычерпать Днепр решетом. Бессмысленно и глупо.
Ему нужны были другие инструменты. Не меч, а хирургический скальпель, чтобы вскрыть гнойник. Не щит, а костяной оберег, что отводит взгляд нечисти. Ему нужны были те, кто сам ходил по краю, заглядывал во тьму и не моргал.
И он знал, где их искать.
В его голове, выжженные памятью, всплыли два образа.
Первый был широким, как заслонка от печи, и заросшим спутанной рыжей бородой, в которой вечно застревали крошки и капли меда. Лицо, которое могло ухмыляться с беззаботностью ребенка или реветь с яростью берсерка. Всеслав. Прозвище «Медведь» было не прозвищем, а точным описанием его сути. Его побратим. Человек, который был не столько воином, сколько стихийным бедствием на ногах. Память услужливо подбросила Ратибору картину: стены болгарской крепости Доростол, дождь из стрел. Одна из них, с черным оперением, глубоко вошла в плечо Всеслава. Тот не охнул. Он взревел, как раненый зверь, обломил древко о камень стены, и с этим обрубком, торчащим из мяса, схватил две свои секиры. А потом он просто пошел вперед, в самую гущу вражеского строя. Это была не битва. Это была бойня. Живой таран, вихрь из стали, кожи и рыжей бороды, оставляющий за собой просеку из разорванных тел, расколотых щитов и влажного хруста ломаемых костей.