Тишина сгустилась, как дым от костра. Торин изучал символ на плече Ли-Суна – две дуги, соприкасающиеся вершинами, словно крылья феникса, готовые вспорхнуть. Шрам казался рукотворным, но это скорее была врождённая метка, чем нанесённая кем-то отметина.
Габриэлла внезапно протянула руку с мясом к Ли-Суну. Тот повернул голову, его взгляд скользнул от её лица к еде, как ястреб, высматривающий добычу. Через мгновение она усмехнулась, будто читала его мысли сквозь пелену ночи.
– На, – бросила она, и мясо полетело по дуге, будто метательный нож.
Ли-Сун поймал его на лету, его губы дрогнули в мимолётной ухмылке благодарности, и он отправил лакомство в рот, разгрызая с хрустом, от которого по спине побежали мурашки.
Габриэлла встала, её тень, гигантская и зыбкая, поползла по стене пещеры, словно древний дух, пробудившийся от сна. Она бросила подстилку у скалы, лёгким движением накинула плащ и улеглась, повернувшись к стене. Её спина, прямая даже в отдыхе, напоминала клинок, вонзённый в землю – предупреждение всем, кто осмелится приблизиться.
Ли-Сун последовал за ней, как тень за светом. Его подстилка легла рядом, но он не лёг – сел, прислонившись спиной к её спине, словно их тела были частями единого щита. Ногу согнул, положив на колено руку с кинжалом – клинок сверкал, как зуб хищника в свете луны.
Торин и Лира, словно загипнотизированные этим ритуалом, молча последовали примеру. Когда Торин улёгся, его чёрный глаз мерцал, отражая звёзды за входом в пещеру. Лира же, после мига колебаний, подошёл к Ли-Суну.
– Сменить тебя во второй половине ночи? – спросил он, голос его звучал тише шелеста листьев.
Ли-Сун повернул голову, его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по Лире, будто взвешивая каждую крупицу его существа.
– Не стоит, – ответил он, и эти два слова прозвучали как приговор.
Лира кивнул, не настаивая. Он отошёл к своему месту, где уже лежал Торин, его дыхание стало ровным, но чёрный глаз всё ещё светился в темноте, как уголь, зарытый в пепле.
А у костра, где теперь тлели лишь алые угли, символ Илдвайн на плече Ли-Суна казался живым – две дуги сливались в единое целое, напоминая, что даже в тишине есть место тайнам, которые никогда не умрут.