Кожа, мерцающая, как позолота пустыни на рассвете. Каждая частица песка, сплавившись в плоть, стала микроскопическим кристаллом, переливающимся оттенками меди, охры и тлеющего угля.
Мускулы, словно высеченные богом-кузнецом: рельефный торс, узкие бёдра, плечи, готовые принять тяжесть миров. Даже в неподвижности его тело дышало силой, напоминая сжатую пружину, готовую распрямиться в смертельном прыжке.
Лицо – совершенная гармония ярости и соблазна. Резкие скулы, будто вырезанные ветром из скал, обрамляли губы, полные и мягкие, как лепестки чёрного лотоса. Прямой нос, будто отлитый из бронзы, и брови, изогнутые, как клинки.
Он открыл глаза.
Ворак-Тал – так звучало его имя на языке, забытом ещё до рождения звёзд. «Пожирающий время» – шептали его губы, и от этого слова трескались камни.
Его взгляд был двойной бездной. Глаза – два багровых вихря, где вместо зрачков плясали отражения умирающих солнц. Они горели жаром вулканической лавы, но в их глубине мерцал холод вечности. Волосы, короткие и песчано-золотистые, словно впитали сам свет пустыни, обрамляли лицо, подчёркивая его неестественную, гипнотическую красоту.
Он сделал шаг вперёд, и воздух вокруг запел. Не песню, а стон – протяжный, как скрип врат в иные миры. Его кожа излучала тепло, но там, где ступали его ноги, трава чернела и рассыпалась в прах. Запах сладкой гнили, исходивший от него, смешивался с ароматом спелых персиков, создавая дурманящий коктейль.
Пожиратель Времени стоял, озирая мир, который теперь принадлежал ему. Его грудь поднялась в первом вдохе. Ворак-Тал улыбнулся. Губы его приоткрылись, обнажив зубы – идеальные, белые, но с налётом пепла на кончиках. В этой улыбке не было ни злобы, ни радости. Только голод.
А позади, в жерле вулкана, чёрный дым сплёлся в подобие короны. Нар-Азкар склонился перед своим господином.
***
Оазис Ал-Шари был жемчужиной в пустыне. Пальмы с серебристой корой, озеро, чья вода переливалась всеми оттенками сапфира, и птицы Илтари – живые радуги. Их перья меняли цвет от кроваво-красного на рассвете до глубокого индиго в полночь. Крылья, размахом втрое превышавшие человеческий рост, заканчивались острыми, как кривые кинжалы, перьями-лезвиями. Клювы, позолоченные солнцем, могли проткнуть сталь, а их песни заставляли время замедляться. Они пили не воду, а роса снов, собранную с ночных цветов.