. Впрочем, далее он добавлял, что русский крестьянин по сравнению с английскими совершенно бесправен: «Не следует, однако, полагать, что даже если мы признаем русского крестьянина во многом уважающего больше комфорта, чем некоторые из наших, но, в целом, мы рассматриваем его судьбу более зависимым, чем крестьянина свободной страны, как наша. Расстояние между ними неизмеримо широкое… Хижина самого подлого крестьянина в Британии неприкосновенна; что русский может без разрешения и без предупреждения? Бедный человек у нас не привязывается к своему жилищу, но волен распоряжаться своим мастерством и трудом там, где, по его мнению, они принесут ему наибольшую отдачу, даже не посоветовавшись с землевладельцем или выплатив ему часть "шляпы", которую он может заработать на протяжении всей жизни. Прежде всего, он не подлежит перевозке в качестве осужденного, как русского в Сибирь по прихоти своего господина, безжалостно разрывая связь с женой, друзьями, с домом, без права на протест и апелляцию»
112.
Однако положение крепостных в России не было одинаковым. Большое значение имела форма повинности: барщина или оброк. Барщина заключалась в том, что крестьянин был обязан отработать на земле помещика определённое количество дней. Оброк же – это регулярная денежная выплата, зарабатывать на которую крестьянин мог множеством способов, от того имея свободу действия и предпринимательства.
Разницу в положении подобных крестьян отмечают и современные учёные. Доктор исторических наук И.М. Супоницкая пишет: «В России не все крепостные работали на барщине. Перед отменой крепостного права около 40% крепостных являлись оброчниками‚ отдавая помещику оброк натурой или деньгами. Крепостной-оброчник был несравнимо свободнее. Он сам решал‚ куда уйти на заработки. Целые деревни, получив паспорта, отправлялись на промыслы, в города. Одни деревни поставляли ямщиков‚ другие – ремесленников‚ третьи занимались промыслами у себя дома»113.
Французский путешественник Астольф де Кюстин в книге «Россия в 1839 году» писал, что крепостные были «главными торговыми деятелями» нижегородской ярмарки. Однако «закон запрещает крепостному просить, а вольным людям предоставлять ему кредит более чем на пять рублей, – добавлял де Кюстин, – И вот с иными из них заключаются сделки под честное слово на двести – пятисот тысяч франков, причем сроки платежа бывают весьма отдаленными. Эти рабы-миллионщики, крепостные Агуадо, не умеют даже читать. Действительно, в России человек порой возмещает свое невежество необыкновенными затратами сообразительности»