Айзек молча подошел к своей нише. Поставил миску и кружку на полку. Сел на жесткий матрас, спиной к стене, чтобы видеть всю камеру и дверь. Поза спокойного, но готового ко всему хищника.
«Как звать-то?» – спросил философ, все так же улыбаясь своей безумной улыбкой.
«Вейл. Айзек Вейл,» – ответил Айзек тихо.
Имя висело в воздухе секунду. Потом лицо философа озарилось наигранным удивлением.
«О-о-о! Вейл? Неужто тот самый?» Он свистнул. «Слухи бегут быстрее света, даже в этой дыре. Говорят, ты устроил такую баню на Новом Эдеме, что Конфедерация до сих пор осколки планет собирает. Правда?»
Параноик Гарт замер, перестав бормотать. Его глаза, полные ужаса, уставились на Айзека. Шестерка съежился, будто пытаясь стать меньше.
Айзек ничего не ответил. Он просто смотрел на философа своим спокойным, непроницаемым взглядом. В камере повисла напряженная тишина, нарушаемая только гулом станции и тяжелым дыханием Гарта.
Философ рассмеялся. Сухим, дребезжащим смехом.
«Молчун. Ладно. Время покажет, что ты за зверь, Вейл. Время и “Тартар”. Он всех показывает насквозь. Вскрывает, как консервную банку». Он снова принялся чинить ногти. «Спокойной ночи. Если сможешь уснуть».
Айзек откинулся на холодную металлическую стену ниши. Глаза он не закрывал. Он наблюдал. За сокамерниками. За дверью. За тенями, пляшущими в тусклом свете камерной лампы. Имя, брошенное философом – Новый Эдем – эхом отозвалось в глубинах его памяти, вызвав знакомое, ледяное прикосновение ужаса. Он загнал его обратно, в ту клетку, где держал все свои демоны. Контроль. Только контроль.
Станция гудела. Скрипела. Стонала. Шли часы. Свет в камере приглушился, перейдя в ночной режим. Параноик Гарт наконец затих, свернувшись калачиком на своей койке. Шестерка храпел. Философ сидел в темноте, его силуэт был неподвижен, только глаза иногда блестели, отражая тусклый свет откуда-то сверху.
Айзек чувствовал, как усталость наваливается на него тяжелой волной. Физическая и душевная. Путешествие, стыковка, унизительный досмотр, встреча с Рорком, эта камера, этот гул, эти взгляды… Все слилось в одно сплошное, гнетущее давление. Он боролся со сном, но веки становились свинцовыми. Контроль ослабевал.
Не спать. Здесь нельзя спать. Здесь снятся…
Но тело требовало своего. Сознание поплыло. Жесткий матрас, холод стены, гул станции – все это начало растворяться, замещаясь знакомыми, чудовищными образами. Он проваливался в бездну кошмара.