Прожив почти три года в Израиле я успела сменить место работы, несколько городов проживания и выйти замуж. Мы сделали первую свадебную церемонию и планировали еще две, на Кипре, чтобы официально зарегистрировать брак, и в Беларуси, чтобы отпраздновать с моими родственниками. Мы спокойно жили в маленькой квартире в центре страны и занимались приготовлениями к вылету на Пафос, попутно решая постоянно возникающие бытовые вопросы. Досаждающими мелочами были шум телевизора соседки снизу, постоянные сообщения от бывшей жены моего мужа, а также мои головокружения, из-за которых я начала обследование организма. И вот в день, когда на меня навесили датчик считывающий сердцебиение, в новостях появилась информация, что юг страны находится под обстрелом. Выйдя на кухню, я спросила:
– Генрих, а что такое Хамас?
Не помню точный ответ мужа. Там было что-то вроде описания террористической организации, их целей и что они находятся на кусочке земли, который никакая другая страна почему-то не хочет брать себе, а Израиль снабжает ее электричеством и водой, хотя давно отказался от Газы. И вот где-то на этом моменте Генриха прервал жуткий поднимающийся звук.
– Это что, у нас? – спросила я, заходя в какую-то прострацию.
– Да, идем. – ответил муж, который находился в стране уже почти тридцать лет, отслужил в армии и постоянно бывал в милуимах3.
Наш дом числился в очереди на снос, следовательно был стареньким, с трещинами, в которые постоянно пробирались муравьи и летающие тараканы, хлипкими стеклами, не способными выдержать и простого толчка кулаком. В этом обреченном здании не было общего бомбоубежища, не говоря уже об мамадах4 в квартирах. В таких случаях, как вещала служба тыла, если нет возможности добраться до защищенного помещения за время сирены (в нашем городе это где-то полторы, две минуты), следует выйти на лестничную площадку, находясь не на последнем и не на первом этажах. Так как в доме было всего два этажа (израильских, где наземный этаж не считается первым), мы состыковались с малочисленными соседями именно на пролете первого. Мать-одиночка с маленькой девочкой на руках, дедуля и парень с собакой вжимались в стены, как будто эти ветхие препятствия могли нас защитить от прямого попадания. Но что нас и правда защищало, это железный купол. Звуки разрывов ракет были оглушающими, я все сильнее утыкалась Генриху в плечо, стараясь не поддаваться панике и сглатывать подступающие слезы. Через несколько минут тишины он сказал, что можно возвращаться. Медиапространство вспыхивало заголовками об атаках Хамаса, о положениях службы тыла и были ли попадания. А у меня в голове крутилась только попытка понять, почему в нас летят ракеты. Конечно, в новостях была информация, что это ответ на точечную ликвидацию какой-то шишки в террористической организации, но меня смущало не то, что они посчитали правомерной реакцией обстреливать жилые районы. А то, что идеология этого общества единомышленников – геноцид нации евреев. Им все равно, кто, что, где, когда. Официальная цель, описанная везде и никак не скрываемая – уничтожение всех евреев. Тогда впервые я задумалась о том, что любая ненависть или неприязнь к человеку по факту того, что он не выбирает – это какой-то фарс.