.
Когда лекция наконец распалась на шелест страниц и скрип стульев, Лиам уже потянулся к рюкзаку – но что-то в пространстве остановило движение.
Взгляд.
Он не сразу понял, откуда, но почувствовал – как на спине прицел. Тепло человеческого внимания, от которого не согревает, а знобит.
Он повернул голову и встретился с глазами Эмриса. Спокойный. Хищный. Так смотрят кошки на мышей. Или хирурги на рентгеновский снимок, где все ясно – где трещина, где пульс, где слабое место. Ни злобы, ни любопытства. Только уверенность.
Сначала – кондитерская. Потом – домой. Потом, если не случится конец света… Дожить. Просто дожить до утра.
– Эй, чувак, может, махнем в тот комп-клуб за углом? – Тоен ввалился в его пространство, шумный, живой, как глоток газировки в тишине библиотеки. – Его один парень с нашего курса открыл. Говорят, для студентов первые три часа – халява!
Глаза у него светились надеждой на спасение от скуки, и Лиаму вдруг стало жаль – его мир пока еще не треснул.
Он слабо улыбнулся.
– Сегодня без меня. Дела, – ответил он коротко, уже почти на бегу закидывая тетради в рюкзак.
Дела. Это словно сжимало в себе Амайю, Эмриса, Арона, огонь в висках и возможный апокалипсис в сливочно-бежевых стенах кондитерской.
Он снова увидел перед глазами Амайю. Статичную, как скульптура, но с лицом, в котором было все: и молчаливое осуждение, и ледяное разочарование, и угроза. Та, что не произносится словами. Нет. Он точно забыл. Что-то не закрыл. Не удалил. Не спрятал. И это хуже пули.
– Лиам, – произнес кто-то за его спиной.
Он обернулся.
Эмрис.
Он спускался с верхнего ряда амфитеатра не как студент, а как посол, входящий в зал переговоров, где каждое слово – оружие. Походка размеренная, отмеренная циркулем: ни одного лишнего движения, ни одного сбоя в ритме. Осанка – безупречная, выточенная не временем, а приказом. Взгляд – прямой, тяжелый, с тем непрошеным знанием, от которого хочется отвести глаза. Он не шел – он снижался, точно волна, обрушивающаяся на берег не для того, чтобы исчезнуть, а чтобы изменить ландшафт.
И, как по команде, зал притих.
Шуршание страниц, щелчки застежек, стук пеналов – все оборвалось. Даже чих, рвущийся где-то в последнем ряду, утонул в собственной нерешительности.
Студенты собирали вещи молча, с той неестественной осторожностью, с какой люди покидают храм после чего-то… слишком значительного. Но глаза – глаза почти у всех – крались в сторону приближающейся фигуры. К Лиаму. К тому, кто стал центром этой немой сцены, как свеча в середине чертежного круга.