– Ну, если твоя кровь попадет в пюре, я буду даже не против. Хоть какой-то вкус. И питательно.
Парень фыркнул и засмеялся, проведя тыльной стороной ладони по лбу, собирая образовавшийся пот.
– Да уж. К такому повороту жизнь меня не готовила. Сидеть в подвале и чистить картошку. А ведь у меня были голуби.
– А я, думал, тараканы, – Патрик быстро справлялся с кожурой, чуть ли не сравниваясь с быстротой Генри. – Ну, знаешь, в твоей голове.
– Очень остроумно для твоего старческого возраста. – Тем не менее, Зак улыбнулся.
Они все очень сдружились после того случая в лаборатории, ища друг у друга поддержку в незнакомых стенах подвала. Патрик как-то сказал Заку:
– Уж лучше свои придурки, чем чужие мудрецы.
С Патриком дело пошло быстрее. Ведро пополнялось картофелинами, и счищать кожуру становилось все легче. Спустя минуту молчания Патрик произнес, задумчиво глядя в пол и даже остановив работу:
– А у меня была обычная жизнь. Я сдавал катер в аренду на выходных и развозил продукты старикам. Я написал им по почте, что буду отсутствовать, чтобы не волновались… Никогда не думал, что после того, как впущу в дом своего брата, все пойдет под откос. Как будто он все эти несчастья сам притягивает… Только ему не говори, расстроится.
– Он старается.
– Я знаю. Изо всех сил. – Патрик вздохнул и отправил последнюю картофелину в ведро, уперев ладони в колени. – Просто иногда этого мало.
***
Эби собирала щеткой в совок чьи-то черные волосы, не длиннее пары сантиметров.
Шурх-шурх.
И в совке уже образ черноволосой головы, колкой, без объема. А так, если приглядеться, можно увидеть что-то другое. Кошку, месяц или карту Эплонроуда со всеми городами.
Эби перевернула совок в корзину с черным мешком, который потом отправится в землю, перемешанный со всякими отходами и удобрением. Может, спустя сотню лет волосы встретятся с мертвяками, и те смогут сделать парики.
Щелк-щелк.
Энида Веснински, местный парикмахер, работает ножницами, у которых кольцо уже заржавело и временами заклинивает.
Щелк-кряк-щелк.
На пол медленно оседают новые черные бойцы. Мужчина лет пятидесяти, который сидит на стуле и смотрит в старое зеркало, с плесенью по бокам, уже почти лысый. Но он улыбается, ему нравится, что хоть что-то в этом сраном подвале меняется. Энида при этом курит, здесь запрещено, но ей вроде как можно, из-за того, что однажды в порыве злости еще много лет назад Мэт обозвал ее гнидой, и дети, случайно услышавшие разговор, пробегая мимо нее, кричали: