Я проснулся. Сна, как и не, бывало, он растворился в этом воспоминании между ненавистью и обидой. Я поплелся в душ. Горячие струи воды гладили тело, расслабляя мышцы. Но это оказалось только временным облегчением, потому что худшее ожидало впереди, когда я начал спускаться по лестнице. Я шагал по ступеням, по этой ничтожной высоте, а мне казалось, что мои мышцы ног напряжены до предела эластичности, словно натянутая тетива и вот-вот лопнут, выскочив из-под тонкого слоя кожи. С трудом спустившись, я, не глядя положил ключи и деньги в окошко и вышел в прохладное и свежее утро, бодрившее лучше теплого душа.
Лежена я нашел снова в окружении рабочих, которым он раздавал работу. Увидев меня, он опять хитро улыбнулся.
– Ну как ты себя чувствуешь, синеглазый? – язвительно, но по-доброму спросил он.
– Отлично! – нарочито бодро выпалил я, но видимо не слишком уверенно. Он наклонил голову и покачивая ей из стороны в сторону, захихикал. Это действие, как-то затянулось и мне стало неловко. С вздохами и прихрюкиванием Лежен наконец-то успокоился.
– Ладно, дождись свою вчерашнюю бригаду и снова ступайте на огород, – сказал он и повернулся к другой прибывшей бригаде.
Арабы подошли буквально через минуту, поляка же нам пришлось подождать дольше. Он пришел какой-то растрепанный и мрачный. Впрочем, потом я понял, что это его обычное утреннее состояние. Он пожал мне руку, своей жилистой, сильной ладонью, словно стянув сухим канатом. Я сказал им о нашем сегодняшнем наряде, и мы пошли в сторону склада. Второй день мне казался уже длиннее и, конечно, монотоннее, но как бы ни было, работу мы закончили где-то к полудню. Нагрузка разогнала кровь, разогрела мышцы и боль утихла, но появилась рабочая усталость. Мы присели тут же на мешках картофеля, чтобы отдохнуть. Я достал с вечера приготовленный сэндвич, марокканец и алжирец какой-то хлеб, а поляк, выкрикнув – Наконец-то! -, просто закурил, мечтательно уставившись в небо. Его красное, обветренное лицо становилось еще ярче под лучами солнца, на которые он насаживал кольца дыма. Эти же лучи растопили, словно ледяную глыбу, мои вчерашние само уничижающие терзания. Я уже понимал, что меня беспокоит не сам факт кражи, не это мучает меня, сам с собой я бы справился, договорился, а тот простой факт, что это необходимо придать огласке, даже перед лицом одного человека, сознаться в таком поступке неимоверно сложно, потому как стыдно. Но я больше не хотел, чтобы эта постыдная ситуация довлела надо мной, владела моим настроением, поэтому я должен избавиться от нее. И единственный простой и быстрый способ покончить со всем – прямо рассказать правду. Мне казалось я полон решительности осуществить это, но решительность должна быть из прочного материала, чтобы довести дело до конца. Какой прочностью обладала моя, объективно оценить я не мог, но понимал, что тянуть не следует. И, как будто вторя моим мыслям, внезапно налетел сильный ветер, пощечиной разметав мои волосы по лицу. Тут же вскочил марокканец, за ним алжирец и как-то съежившись, они молча убежали, словно собаки, почуявшие угрозу. Я взглянул на небо. Ветер прозрачной кистью нанес на голубое полотно белые пятна и уже видимо собирался придать им темный оттенок. Быть дождю. Я побежал вслед за арабами к Лежену, поляк, же не изменив своего положения, достал новую сигарету.