Отец за рулем – скала. Сосредоточенный, непроницаемый, руки уверенно лежат на руле. Его профиль, вырисовывающийся на фоне бегущих мимо мокрых многоэтажек, казался Миру высеченным из гранита. Он вспомнил, как в детстве этот же профиль казался ему профилем героя из боевика. Сильный, надежный, способный решить любую проблему. Сейчас Мир видел лишь уставшего мужчину, который разучился говорить с собственным сыном на любом языке, кроме языка приказов.
Мама сидела рядом, на пассажирском сиденье. Она не смотрела в окно. Она смотрела в телефон, листая ленту с той скоростью, которая выдавала не интерес, а желание убежать. Убежать от этой машины, от этого молчания, от этого дождя. Время от времени она поднимала взгляд на мужа, и в ее глазах на долю секунды мелькало что-то похожее на тоску. Словно она пыталась разглядеть в этом строгом военном того легкого на подъем парня, который когда-то катал ее на мотоцикле и дарил смешные полевые цветы. Но парень давно исчез, оставив после себя лишь привычку сидеть рядом.
Мир сидел сзади, за водителем. В наушниках играл какой-то модный рэпер, выплевывая слова с пулеметной скоростью. Но даже сквозь бит Мир чувствовал эту вязкую, густую тишину. Она была тяжелее, чем его сумка с учебниками. Он отвернулся к окну и смотрел, как городские пейзажи сменяются унылыми промзонами, а те, в свою очередь, уступают место бесконечным полям, накрытым серым покрывалом неба.
Раньше эти поездки были другими.
Он помнил, как они ехали к бабушке, когда был жив дед. Дед Витя. Виктор Георгиевич. Могучий, бородатый, с руками, похожими на корни старого дуба, и глазами, в которых плясали смешинки. Тогда в машине играла не модная музыка, а старые кассеты с песнями, которые отец с мамой пели в два голоса, фальшивя и смеясь. Мама доставала из корзинки бутерброды, пахнущие домом, а отец рассказывал смешные истории из своей лейтенантской юности. Это была не поездка. Это было приключение.
А в конце их ждал дед. Он всегда встречал их у ворот. Подхватывал Мира на руки, подбрасывал так высоко, что казалось, можно дотронуться до облаков. От него пахло лесом, дымом костра и чем-то еще, неуловимым и настоящим. Свободой.
Потом дед пропал. «Пропал в горах», – так сказали взрослые. Для десятилетнего Мира это слово «пропал» было странным, не до конца понятным. Не умер, не погиб, а именно пропал. Словно ушел по какой-то своей, очень важной тропе и просто еще не вернулся. Но он так и не вернулся. И вместе с ним из их поездок пропал смех.