– Проголодался? – голос мамы вырвал его из воспоминаний. Она протягивала ему сэндвич из придорожного кафе, завернутый в шуршащую бумагу.
– Не хочу, – буркнул он.
– Мир, мы до вечера не доедем. Поешь.
Он молча взял сэндвич. Он пах пластмассой и майонезом. Ничего общего с теми, из детства.
Четыреста километров – это очень много. Это почти шесть часов пути. Шесть часов, или триста шестьдесят минут, или двадцать одна тысяча шестьсот секунд молчания. Иногда его прерывали короткие фразы: «Бензин кончается», «Осторожно, камера», «Может, остановимся кофе выпить?». Но это были не разговоры. Это были звуки, которые лишь подчеркивали пустоту между ними.
Когда они наконец свернули с федеральной трассы на проселочную дорогу, пейзаж начал меняться. Плоские поля сменились холмами, покрытыми густым лесом. В разрывах туч показались далекие, синеватые силуэты гор, увенчанных седыми шапками вечных снегов. Это была Карачаево-Черкесия. Воздух, даже через фильтры машины, стал другим. Он пах влажной землей, хвоей и еще чем-то диким, терпким.
Отец чуть сбавил скорость, его напряженные плечи немного расслабились. – Красиво тут, – сказал он почти беззвучно, глядя на горы. Мама оторвалась от телефона и тоже посмотрела вдаль. – Да, – тихо согласилась она. – Давно мы здесь не были.
На мгновение, на одну короткую секунду, тишина в машине перестала быть враждебной. Она стала задумчивой. Словно горы заставили их вспомнить что-то важное, что-то, что они давно похоронили под слоем городской усталости.
Но секунда прошла. Мама снова уткнулась в экран. Отец сосредоточился на дороге, которая петляла между холмами. А Мир смотрел на эти величественные, равнодушные горы и думал только об одном. Шесть лет назад они забрали у него деда. А теперь забирают его лето.
Деревня показалась внезапно, вынырнув из-за очередного поворота. Несколько десятков домов, разбросанных по склону холма, старая водонапорная башня, похожая на ржавого робота на тонких ногах, и тонкая струйка дыма из одной-единственной трубы.
Дом бабушки стоял на самом краю, почти у леса. Крепкий, срубленный еще дедом, с резными наличниками на окнах и большим двором, огороженным покосившимся забором. Когда машина зашуршала гравием у ворот, на крыльцо вышла она.
Надежда Михайловна, бабушка Мира, была невысокой и сухонькойНа ней было простое ситцевое платье, а седые волосы покрывал платок. Но спину держала прямо, а в ясных, чуть прищуренных глазах светился острый, насмешливый ум. Она не бросилась к ним с объятиями. Она просто стояла, опираясь на палку, и смотрела, как ее городские родственники неуклюже выбираются из своей блестящей консервной банки.