Она вздохнула. Подошла к нему. Обняла.
– Я подумаю. Обещаю.
Он кивнул. Но внутри – знал. Что-то начинается. Что-то, в чём нельзя остаться сторонним наблюдателем. Даже если ты уже ушёл в отставку.
Позже в тот же день Алехандро связался с комиссией безопасности. И через старые каналы, в обход всех формальностей, решил дозвониться до двух человек, которым когда-то доверял больше, чем кому бы то ни было. Потому что это дело. Неофициальное. Но оно пахнет чертовски плохо. Он посмотрел на фотографию дочери в рамке. Съёмка на море. Сара смеётся, волосы развеваются. Он сжал кулак.
– Это не просто паранойя. Это предупреждение. И если оно действительно начинается, то нам придётся снова идти вглубь. Потому что я не позволю, чтобы её имя однажды появилось на таком же чёрном листе.
Откровение
– Моралес, вы готовы говорить об этом? – спрашивает врач, мягко, почти беззвучно.
Я киваю. Не сразу. Руки сжаты в замок, взгляд упирается в ковёр. Комната пахнет эвкалиптом и книгами.
– Прошу, – говорит он. Молчу. Несколько секунд. Может, минут. Потом всё-таки начинаю.
– Я думал, что время… лечит. Так говорят. Глупости. Время не лечит. Оно просто делает боль тише. Не потому, что она исчезает. А потому что ты привыкаешь.
– Мою дочь звали Лаура. Ей было девятнадцать. В ту ночь шёл дождь, а она сказала, что приедет сама. Глупость. Обычное дело. Но потом телефон…
– (пауза)
– Я до сих пор помню, как мне сообщили.
Я вдыхаю. Смотрю в окно. Там дерево. Качается. Как тогда, за больничным стеклом.
– Катерина…
(голос срывается немного)
– Она вошла в участок шесть лет назад. Вся колючая. Упрямая. Прямая, как гвоздь. Я сразу увидел – она не боится, и в то же время внутри неё столько боли.
Психотерапевт молчит. Не пишет. Только слушает.
– Знаете, чем она напомнила мне Лауру? Не лицом. Не голосом.
А этим… внутренним упрямством жить, по совести.
Лаура была такой же. Могла спорить со всеми преподавателями, защищать бездомных собак, лезть в драку, если кто-то обижал слабого.
Катя – из той же породы. Только… сломанная.
Я видел, как она выстраивала вокруг себя стены, и всё равно – тянулась. Хотела, чтобы кто-то сказал: ты не одна.
– Пять лет. Я смотрел, как она взрослеет, как делает ошибки, как сама себя сжигает… И в какой-то момент понял: я больше не вижу в ней просто сотрудницу. Я вижу дочь.