Призывной пункт в Останкине они нашли сразу: около него толпились девчушки – и красивые, и не очень, высокие и маленькие, худенькие и полненькие (таких меньше), но все до невозможности молоденькие, совсем-совсем девчонки. Одеты они были во все старенькое, так как знали, что одежду эту отберут и дадут военное. В руках у всех маленькие чемоданчики или вещмешки. Все были коротко острижены, как и Юлька, и только одна высокая вальяжная блондинка не смогла расстаться со своей роскошной, в руку толщиной косой. И провожали их только матери или младшие сестры и братья.
Стоял нервный шепотливый гомон. Матери что-то говорили им напоследок, давали какие-то наказы или напутствия, а девчонки почти беззвучно шептали в ответ: «Да, мама… Хорошо, мама… Конечно, мама…»
На Володьку посматривали – он был единственный мужчина из провожающих, да еще раненый, с фронта, на который скоро попадут и они, эти глупые девчушки. И слышалось: «Видать, только приехал – и сразу на проводы попал… Вот не повезло парню… А может, брат? Да нет, не похожи вроде…»
Из одноэтажного деревянного домика, где располагался призывной пункт, вышел немолодой старший лейтенант. Володька бросил руку к шапке, тот ответил на приветствие, обвел всех усталым, сочувственным взглядом и вытащил список.
– Ну вот, девчата… Надо построиться, – начал он. – Буду выкликать фамилии, отвечайте – «я». Поняли?
Девушки стали неумело строиться. Было их человек пятнадцать.
– Абрамова Таня…
– Я!
– Большакова Зина…
– Я!
Так выкликнул он все пятнадцать фамилий. Все были на месте. Все ответили – «я», кто смело и громко, кто тихо и неуверенно, а кто и с легкой дрожью в голосе.
– А теперь, девушки, попрощайтесь со своими родными и проходите.
Юля сразу же ткнулась холодными губами в Володькино лицо и, круто повернувшись, пошла в дом. Только перед дверью приостановилась, махнула ему рукой и улыбнулась. Улыбка была вымученной и жалкой.
Тем временем за Володькиной спиной слышались материнские причитания:
– Как же ты будешь там, девонька? Господи…
– Пиши. Как можно чаще пиши. Как время выдастся, так и пиши…
– Мужикам-то не особенно верь…
– Бог ты мой, как же отцу твоему пропишу про это?
– Береги себя, девочка… Прошу тебя, береги…
Раздались всхлипы, рыдания… У Володьки придавило грудь, и он начал кашлять – ну какие дурешки, какие дурешки, думал он, и было ему и жалко их всех, в том числе и Юльку, до невозможности, и зло брало за глупость их, наивность.