Сейчас, похоже, собралась вместе с Хучжу и Хэцзо на рынок. Мило улыбнулась Хун Тайюэ, личико смуглое, как черный пион.
– Ты, Хуан Тун, за ней приглядывай, – сказал тот, – ее перевоспитывать надо, чтобы оставляла эти свои привычки помещичьей наложницы. В поле ее надо посылать на работу, чтобы не шаталась по рынкам!
– Слыхала?! – преградил ей дорогу Хуан Тун. – Это партсекретарь про тебя.
– Про меня? А что я такого сделала? Уже и на рынок сходить нельзя? Отмените их тогда вовсе, чего там? А если уж я слишком обворожительна, так за чем дело стало – добудьте пузырек серной кислоты и наставьте рябинок на лице! – Цюсян болтала и болтала без удержу, и Хун Тайюэ стало крайне неловко.
– На тебя, дрянь паршивая, смотрю – просто зуд напал, так и напрашиваешься, чтобы отшлепали! – вышел из себя Хуан Тун.
– Это кто, ты меня отшлепаешь? А ну попробуй хоть пальцем тронь, так отделаю, что кровью умоешься!
Хуан Тун, недолго думая, отвесил ей пощечину. Все на миг замерли. Я ожидал, что Цюсян, как обычно, устроит сцену, будет кататься по земле, угрожать самоубийством. Но ждал напрасно. Она никак не отреагировала, лишь сбросила с плеча коромысло, закрыла лицо руками и разрыдалась. Испуганные Хучжу и Хэцзо тоже расхныкались в своих корзинах. Поблескивая мохнатыми головками, они издалека походили на двух обезьянок.
Спровоцировавший все это Хун Тайюэ, чтобы сохранить лицо, превратился в миротворца, примирил Хуан Туна с женой и, не глядя по сторонам, вошел в здание, когда-то главный дом усадьбы Симэнь. Теперь у входа на кирпичной стене висела деревянная вывеска с корявыми иероглифами: «Правление деревни Симэньтунь».
Хозяин обнял меня за голову, почесывая большими грубыми руками за ушами, а его жена Инчунь промыла мне рану соляным раствором и обвязала белой тряпицей. В этот грустный, но в то же время трогательный момент я уже был никакой не Симэнь Нао, а осел, которому суждено вырасти и делить с хозяином радости и горести. Как об этом говорится в песенке, которую сочинил этот негодник Мо Янь для своей новой пьески для театра люй [42] под названием «Записки о черном осле»:
Ты черный осел, а душой человек. Облака прошлых лет уплывают вдаль. Шесть кругов воплощений проходит всяк, И мукам ужасным несть числа. Мечты напрасные чаю прервать, Забыть про жизнь, забыть про смерть И ослом веселым вокруг скакать.