Снова совершив переход через поле боя, он осторожно поставил ведро на стремянку и взобрался на неё сам. Хорошо, что потолок в лесном домике был не слишком высоким и он, не будучи таким рослым, как Том, легко доставал до крыши (точнее, дыры в ней).
Эрни опустил кисть в ведро, туман налип на неё, как желе. Эрни поднёс кисть к краю дыры и аккуратно нанёс субстанцию на всё ещё дымившийся повреждённый участок. Дыра уменьшилась вдвое. Ещё немного тумана – и ранения как не бывало.
Спускаясь вниз, Эрни ненароком задел ведро, и почти половина тумана из ведра выплеснулась на ковёр. Туман распределился по всей поверхности ковра и исчез в нём. Ковёр почистился, изменил орнамент и отрастил шерстинки.
Что ж, раз это работает так, остаётся решить, на что потратить остальные полведра.
Чинить ножки кровати таким образом было опасно: неизвестно, чего ожидать от неизвестно откуда взявшегося танка, если потревожить его гусеницы.
А вот покрывало обновить можно. Эрни перевернул ведро и выплеснул остаток тумана на кровать. Порвавшееся в нескольких местах тонкое плюшевое фиолетовое покрывало превратилось в плотное, добротное покрывало королевского синего цвета с золотыми звёздами и серебряными месяцами на нём, по-видимому, вышитыми дорогими шёлковыми нитками. Ни звёзды, ни месяцы никак не страдали от присутствия танковых гусениц – всё покрывало было целым и чистым.
Что ж, по части бытовых повреждений он, пожалуй, сделал всё, что мог. Нужно вернуть стремянку и ведро на место и привести себя в порядок к приходу Нины: только сейчас Эрни заметил, что до сих пор ходит в пижаме, со всклокоченными волосами и неумытым лицом.
Эрни снова пропихнул стремянку и ведро сквозь узкий проход, поставил всё на место и вылез обратно.
Запирая старый-престарый замок почти окаменелым ключом, который с трудом проворачивался в замке, всё время застревая, и весил не меньше, чем женская гантель, Эрни чувствовал себя удовлетворённым и уставшим.
В доме Тома, как и в его обществе, он чувствовал себя особенным – человеком, способным превратить в приключение то, что другие сочли бы за катастрофу. Магия этого дома была ему по душе: он был частью её, а она жила в нём, вдохновляла, поддерживала, вселяла веру в себя.
Даже старинная лютня, на которой он уже неплохо играл теперь и хотел бы играть и всю оставшуюся жизнь, тоже нашлась в той самой кладовке, которую он только что, наконец, благополучно запер.