У противоположных стен камеры стояли две двухъярусные металлические койки – те самые, что называются нары (или шконки, шконари), небольшой деревянный стол с лавками по центру, ну и уже знакомый дальняк возле двери. Постельного белья не выдали, только по матрасу, подушке и тонкому, но колючему одеялу. Все это явно пережило много временных владельцев, немного успокаивало только то, что постельные принадлежности также прошли прожарку, а значит, уже вряд ли могут представлять источник заразы.
К ужину мы уже не успели, так ложиться спать предстояло на голодный желудок. Да и до сна ли было… Матрасы оказались безобразно пролежанными, их наполнитель сбился в комки к углам, так что в середине они были едва ли толще одеяла. Так что жесткость и холод металлического основания не давали улечься даже с минимальным комфортом. Еще и свет, пусть это была всего лишь одинокая тусклая лампочка над входом, не выключался даже ночью.
Но больше всего мешали успокоиться мысли, мысли, мысли. Они роились в голове, как неугомонные пчелы, казалось, от них уже можно двинуться умом. Думалось обо всем и сразу, и все это упиралось даже не в черепную коробку, а в окружавшие четыре стены.
Как там сейчас мама? Наверное, ей уже сообщили… Если бы я узнала такое про очень близкого человека, какой была бы моя реакция?
Как же теперь университет? Последний курс, каких-то полгода до красного диплома. И вот так вылететь…
А мой парень? Он сегодня был на суде. Прощался со мной, обнимал и даже плакал, пока конвой не отстранил его. Что теперь будет с… нами? Пять лет, пять чертовых лет! Дождется? Впрочем, я даже не уверена, что мне теперь это надо, а уж ему тем более.
Как же ноет живот. И сигареты кончились. Сколько еще нас тут продержат? А что потом? Камера на много человек, где спят по очереди, потому что людей больше, чем койко-мест? И там будут безжалостные убийцы, сторчавшиеся наркоманки и прочие злостные уголовницы, которые могут сделать со мной что угодно.
Такое не могло случиться со мной, это просто сон, дурацкий, жестокий сон. Да-да, я просто сейчас сплю, а когда проснусь, все станет так, как было.
Ане тоже не спалось. Разговорились. Оказалось, она вовсе не так юна, как я решила вначале. Ей было тридцать шесть, дочка училась в десятом классе. Последние семь лет Аня жила со СПИДом и, если верить прогнозам врачей, до конца ей оставалось не более года.