Причина остановки была обычная для военного времени. На восстановленном после боев мосту через речку Оршицу обнаружились повреждения. Пускать через него поезда было опасно, и движение остановили на двое суток, как обещали ремонтники. Большой необходимости добираться на перекладных в Оршу или Смоленск не было. Вряд ли это ускорило бы возвращение группы в Москву.
– Ребята, – Коган, стоя на железнодорожной насыпи рядом с вагоном, смотрел куда-то вдаль, приложив ладонь козырьком к глазам, – а ведь это было здесь. Помните тот батальон лейтенанта Морозова?
– Как там у Леонида Утесова, – задумчиво вставил Сосновский, – «…Одессу покидает последний батальон». Мы тоже уходили из Красной Слободы под Бобруйском с последним батальоном.
– Уходили, – добавил Коган, поднял с насыпи обломок кирпича и со злостью швырнул в поле. – Только у них было право сражаться и умирать, а у нас нет. У нас был долг и приказ выполнить до конца задание. А значит, уходить мимо домов, не глядя в глаза жителям…
– Тут какой-то населенный пункт виднеется, – кивнул Шелестов в сторону возвышавшихся за лесом куполов церкви. – Может, туда двинем? Выпросим у коменданта машину, съездим к тому месту, где остатки батальона приняли свой последний бой.
В хозяйстве коменданта нашлась много повидавшая на своем веку полуторка с расшатанным кузовом. Через час плутания по раскисшим за эту осень проселкам они выехали к берегу речушки, где тогда находилось село. Там стояли дома, дымились трубы. Жизнь налаживалась, но Буторин толкнул Шелестова локтем в бок и указал на опушку леса:
– Смотрите!
Коган постучал по кабине и, перегнувшись из кузова, стал указывать бойцу за рулем на памятник. Несколько минут занял путь на пригорок, где начинался лес. Оперативники спрыгнули из кузова и, подойдя к памятнику, сняли фуражки. Так и есть, то самое место, где три с лишним года назад они в последний раз виделись с лейтенантом Морозовым – последним офицером полка. Здесь их оставалось всего несколько человек. Свежевыкрашенный масляной краской деревянный памятник. И деревянная дощечка, на которой чьей-то неопытной рукой тонкой кисточкой написаны звания и фамилии. Хорошо знакомые фамилии. И в памяти вставали лица тех, с кем оперативники выходили в далеком 41-м из окружения. Да, вот они: