– Я так и не смогла сказать тебе, как сильно, сама того не сознавая, желала твоей любви. То и дело заходила на кухню, но ты меня прогоняла – у тебя ведь всегда была куча дел поважнее. Однажды принесла рисунок – ты на него даже не взглянула. Ночами я рыдала, сжавшись в комочек под одеялом, потому что боялась темноты, – в наказание ты заставляла меня спать на полу. Я очень рано научилась скрывать от тебя свои мечты – ты порвала бы их в клочья; не высказывала вслух ни единого желания, чтобы ты меня не осмеяла. Все детство я искала в твоем мрачном взгляде проблеск улыбки, но видела только порицание, ненависть, отвращение. Ты смотрела на меня как на червяка или мокрицу, мерзость, ничтожество, и в конце концов я и сделалась такой, какой меня видела ты: недостойным, неуклюжим, неуместным созданием. Мне было трудно принять, что для тебя я все делаю не так. Но как же иначе? Ведь я пришла в этот мир, чтобы разрушить твою жизнь. Однако от каждой болезни есть лекарство. Покинув твой дом, я наконец-то начала жить, дышать. Я уже не ребенок, я больше не ползаю – я встала на ноги…
Аличе на миг умолкла, словно заблудившись в собственных воспоминаниях, но тут же продолжила:
– Матерью называют ту, кто растит тебя в любви, кто пестует твои мечты и направляет первые шаги. Ту, кто поет песенки, чтобы ты уснула, кто держит тебя за руку, чтобы придать смелости, когда ты испугаешься буки, притаившегося в ночи. Ты для меня ничего подобного не делала. Иметь такую дочь было несчастьем для тебя – но и для меня это тоже было несчастьем. Так что теперь ты свободна: все равно я понятия не имею, что делать с такой матерью.
Слова, которые Аличе держала в себе бог знает сколько времени, она произнесла твердо, четко, а замолчав, почувствовала себя такой свободной и легкой, словно ничто больше не имело для нее ни малейшего значения.
Тишина в павильоне вдруг стала почти осязаемой. Потом кто-то захлопал в ладоши, за ним другой, третий…
6 августа 1978 года. Весь день лило без устали, что было несколько странно для самого разгара лета. Аличе укрылась на кухне: где еще в такой час спокойно помечтать, чтобы ни мать, ни брат Гаэтано не донимали? Аделаида все никак не могла взять в толк, как это шестилетняя девчонка может часами сидеть молча, рассеянно глядя по сторонам, вместо того чтобы играть с братом или в крайнем случае пялиться в телевизор. Сплошная нервотрепка с этим отродьем: никогда не знаешь, что у нее в голове. А до чего бестолковая! С другой стороны, кашу заварить, да такую, что и не расхлебаешь, много ума не надо.