– Детали, детали… – Громов покачал головой. – Вы себя совсем загоняете, коллега. Нервы не железные. Вот поглядите на меня – работаю, но и жить умею. Клуб, театр, друзья… А вы – дом, больница, книги. Да еще и по ночам пишете. Это же путь к астении, дорогой мой. К неврастении! – Он произнес это слово с подчеркнутой значимостью, как диагноз.
– Возможно, – уклончиво согласился Кандинский, чувствуя, как под этим взглядом его собственная усталость и тревога становятся еще осязаемее. – Но работа… она требует.
– Работа требует здорового исполнителя, – парировал Громов. – Подумайте о юге. Крым. Одесса. Солнце, море, фрукты. Месяц всего. Вернетесь новым человеком.
– Подумаю, – сказал Виктор Хрисанович, уже мысленно возвращаясь к своим бумагам, к Федорову, к статье. К той смутной тревоге, что не отпускала. Юг казался нереальным, как картинка из журнала. Здесь же, в больничных стенах, среди страданий, было… понятнее. Хотя и тяжелее.
Громов вздохнул, поняв, что разговор зашел в тупик.
– Ладно, ладно. Упрямец. Пойду Федорова проведаю. Авось переубедит меня в своей правоте насчет Мишки-соблазнителя.
Он вышел, оставив за собой запах еды и легкий флер беспокойства. Виктор Хрисанович остался один. Тишина ординаторской, прерываемая только далекими больничными звуками, снова сгустилась вокруг него. Он взял перо, но вместо истории болезни Федорова машинально вывел на чистом листе: «Астения. Симптомы: повышенная утомляемость, раздражительность, рассеянность, нарушения сна… Субъективные ощущения…» Он остановился. «Субъективные ощущения…» А что он ощущал? Не просто усталость. Ощущение… наблюдения. Как будто кто-то стоит за спиной и читает его мысли. Смешно. Нелепо. «Переутомление. Сенсорная гиперчувствительность на фоне истощения нервной системы», – строго определил он про себя. Но тень сомнения, крошечная трещина в уверенности, уже возникла. Он отложил перо и потянулся к медицинскому журналу на краю стола.
***
Вечер. Дождь за окном не утихал. В кабинете горела лампа под зеленым абажуром, отбрасывая круг света на стол, заваленный бумагами. Анна Петровна давно ушла спать. В квартире царила гробовая тишина, нарушаемая лишь тиканьем стенных часов да редкими шумами с улицы – скрипом пролетки, чьими-то шагами по мокрой мостовой, которые почему-то отдавались в ушах с преувеличенной громкостью.