Она отключила интерфейс предупреждения одним резким, почти неосознанным движением пальца в воздухе. Система выдала легкую вибрацию неодобрения в очках. Наташа проигнорировала ее. Она придвинулась к Ане, их плечи соприкоснулись. Девочка инстинктивно прижалась, ее тело было напряжено от волнения.
– Он красивый, – тихо сказала Наташа, ее голос звучал хрипло от неиспользования в таком регистре – не для оптимальных фраз, а для простых, человеческих слов. – Такой… яркий. И сильный.
Аня засияла еще больше. Она кивнула, снова ткнула пальчиком в экран, где кот теперь выгибал спину, шипя на что-то невидимое за кадром.
– Он не боится! Никого! Даже больших собак, которые там бегают! Он как… как король там! – В ее шепоте слышалось восхищение, граничащее с благоговением перед этой дикой свободой.
Наташа почувствовала, как то тепло внутри растет. Оно боролось с химической апатией, с гудящим страхом Системы. Она обняла дочь за плечи – движение было спонтанным, не рассчитанным на оптимальную продолжительность или силу. Аня прильнула к ней, доверчиво, как котенок.
– Знаешь… – начала Наташа, глядя не на экран, а в темное окно, за которым маячили идеальные огни «Идиллии». Слова приходили медленно, пробиваясь сквозь слои запретов и страха. – Когда я была маленькой… даже младше тебя… я тоже мечтала о коте. Рыжем. Или полосатом. Не важно. Главное – чтобы он был настоящий. Чтобы мурлыкал, когда его гладишь. Чтобы спал у меня на коленях, теплый комочек. Чтобы смотрел на меня своими… зелеными глазами. – Она замолчала, удивленная самой себе. Откуда эти детали? Откуда эта ясность воспоминания? Казалось, нанороботы должны были стереть такие «субоптимальные», неосуществимые детские мечты давным-давно.
Аня замерла, затаив дыхание. Ее глаза, широко раскрытые, смотрели на мать с изумлением и жадным интересом. Никто никогда не рассказывал ей о таких вещах. О мечтах. О животных, которые не были симуляторами или биороботами. О времени, когда «настоящий» не было запретным словом.
– И… и что? – прошептала она. – Ты завела его? Твоего кота?
Наташа покачала головой. Горькая усмешка тронула ее губы.
– Нет, солнышко. Не завела. Тогда… тогда уже начиналась «Программа Стабильности». Бабушка боялась аллергии. Потом… потом стало не до того. А потом… – Она не договорила. Потом пришла «Эвдемония» со своими «оптимальными» альтернативами. Потом сама мысль о диком, неподконтрольном существе в доме стала абсурдной, почти преступной. Мечта растворилась, как и многое другое. – Но я помню, – добавила она вдруг с неожиданной для себя твердостью, глядя в глаза дочери. – Помню, как хотела. Как представляла его… вот такого, рыжего и смелого. Как твой.