«Ничего себе», – присвистнула Башкирова и с неподдельным интересом начала слушать историю жизни этого богоизбранного живописца, чья жизнь была легендой, а смерть – загадкой. Родившись в небольшом городке Урбино в семье небогатого рисовальщика, юный Рафаэлло даже не помышлял, что впереди его ждут богатство, почести, слава и что при жизни он станет бессмертным. Ничего такого не знал большеглазый, худенький мальчик, который с первых лет детства развлекался тем, что смешивал краски в большой каменной раковине и любовался на их переливы. Потом наступила пора ученичества, и Рафаэлло, ведомый своим отцом, начал писать холсты и вскоре стал известным во всем Урбино рисовальщиком. А через некоторое время в скромной жизни его произошло чудо. Приехавший в Урбино Папа Юлий Второй, узрел а юноше недюжинный талант живописца, пригласил работать в Ватикан и, одарив всеми слыханными и неслыханными милостями, сделал его придворным художником. Так ничем неприметный, провинциальный юноша при жизни взлетел на небеса и был признан божественным. Работал он много, сотворил бездну, но больше всего запомнился, как певец красных мадонн. Сколько же их было! Мадонна Конестабиле, мадонна Грандука, мадонна в зелени, мадонна в кресле, мадонна с младенцем… И почти все одеты в красные платья, поверх которых небрежно накинуты плащи цвета индиго, этого сине-фиолетового цвета летней ночи.
Взирая на эти красные одеяния, которые в наследство нам оставили прекрасные дамы Чинквеченто, Башкирова с некоторой завистью подумала, что хорошо бы и ей приобрести такое вот такое красное платьице с пышными, привязными рукавами-буфами и тоненькой батистовой рубашечкой, за которой кокетливо спрятались бы ее широкие плечи. Ей даже захотелось с первым лучом солнца, сломя голову, ринуться на какой-нибудь блошиный рынок и среди старого хлама поискать такую вот вещицу. Только вот куда она его наденет? К начальству получать очередной нагоняй? Или когда они с Петькой поедут на очередной труп? И не думала и не гадала майор Башкирова, что очень скоро ей предстоит своими глазами увидеть точно такую вот женщину… однако при самых жутчайших обстоятельствах.
А между тем на дружелюбном экране появилась еще одна, самая главная мадонна в жизни Рафаэля – Сикстинская, считающаяся его непревзойденным творением. Чтобы понять, что же такого великого и прекрасного было в этом признанном шедевре, Башкирова начала внимательно вглядываться в изображенную группу, но по невежеству не поняла, почему эта в общем-то, ничем не примечательная картина вообще производит впечатление. Так себе, ничего особенного. Святой Сикст слева, святая Варвара справа, два задумчивых ангелочка внизу и светлая, куда-то летящая мадонна в центре. Анна Федоровна уже хотела по своей привычке плюнуть, выключить телевизор и наконец-то пойти на боковую, как вдруг почувствовала, что внутри нее зазвучали чуть слышные звуки то ли арфы, то ли кифары, то ли свирели, словно какой-то кудрявый пастушок в тунике сидел на зеленом холме и собирал затерявшееся в горах стадо. И, о чудо, картина прямо на глазах вдруг начала преображаться, и сыщица увидела, что перед ней на белом, словно взбитое молоко, облаке стоит сотканная из воздуха женщина. Волосы ее светлы, руки тонки, выражение лица робкое. В ней нет ни статности, ни пышности форм, ни какой-то особой красоты, но она пленяет своей воздушностью и какой-то невыразимой трогательностью. Правда, младенец, которого она заботливо держит на руках, слишком большой, но в те времена живописцы еще вполне могли ошибаться в пропорциях. И вряд ли это кто-нибудь замечал… И еще эта неуловимая тревожность, которая буквально вросла в полотно картины.