– Оба вы хороши и статны. Дайте срок подумать.
И более чувственно, с легким придыханием, как бы невольно играя с чувствами обоих настойчивых женихов, повторила Ольга Даниловна:
– Дайте срок… время всему есть…
И тут внезапно зазвенели колокола – не радостно и торжественно, как утром, а тревожно и грозно. Все люди на площади разом обернулись в сторону, откуда несется набатный звон, и, бросив свои дела, устремились туда бегом. На улицах все прохожие, забыв о торговле и ремеслах, помчались к центру города, пробегая мимо золотых церковных куполов и белокаменных боярских хором.
Прибежав на соборную площадь, сбежавшиеся люди увидели страшную картину: несколько человек несли на руках тяжело раненого воина, всего замотанного в кровавые тряпицы, а высоко в колокольне звонари неистово били в большой медный колокол.
Медные колокола Святой Софии Премудрости Божией разлились по всему Великому Новгороду тревожным, надрывным звоном, что прокатывался волнами по заснеженным кровлям теремов и избушек. Не радостно и торжественно, как в дни праздничные великие, когда весь христолюбивый люд собирается на молитву, а горестно и призывно били они, созывая народ на вече грозное. Звук медного литья дрожал в морозном воздухе февральском, отражался от белокаменных стен храмов намоленных и деревянных срубов, почерневших от времени, катился по узким улицам кривым.
На торговую площадь широкую, что раскинулась меж рядами купеческими и лавками ремесленными, стекался люд всякий – посадские бородатые в тулупах овчинных, ремесленники в передниках кожаных, купцы в шубах соболиных, бояре в мантиях горностаевых, смерды и холопы в зипунах серых. Шли они поспешно, с тревогою великою на лицах обветренных, ибо весть уже прошла по городу, словно пожар по соломе сухой: Псков пал под немецкою силою проклятою, и враг движется к стенам Новгородским крепким.
Женщины семенили в платках цветастых, придерживая подолы, чтобы не замарать о дорогу. Старцы седобородые ковыляли, опираясь на посохи резные. Молодые парни спешили, расталкивая плечами прохожих. Дети льнули к матерям, чувствуя недоброе. Даже собаки дворовые поджимали хвосты и скулили тихонько, словно предчувствуя беду великую.
Посреди площади торговой, у самого подножия колокольни каменной, стоял человек, весь обмотанный тряпицами кровавыми и грязными. Стоял он, пошатываясь, как береза на ветру, и каждое движение давалось ему с мукою великою. Левый глаз его был заплыв и закрыт повязкой из холста, что покраснела от запекшейся крови. Правая рука висела плетью безжизненною, обвязанная бинтами, сквозь которые проступали пятна алые. Лицо, искаженное болью нестерпимою, хранило следы жестокой сечи – рубцы свежие, ссадины, синяки багровые. Это был псковский воин, который один из немногих избежал смерти лютой и добрался до Новгорода, чтобы поведать правду о беде великой.