, что означало позорное низложение, и под улюлюканье собравшихся горожан отправил низложенного и посрамленного императора в монастырь. Через неделю в соборе Святой Софии патриарх Константинопольский Каллиник I короновал Тиберия Апсимару и торжественно нарек его Тиберием III, византийским басилевсом.
События – важные и не очень – проносились чередой, а могучая липа продолжала загораживать дорогу. Листья огромной кроны успели пожухнуть и пооблететь, сучья местами пообломались, но дерево по-прежнему оставалось крепким, как и в минуты своего падения, – тлен опасливо обходил великана стороной.
Неподалеку от поваленного дерева находилась обитель, где отбывал заключение низложенный басилевс Римской империи Леонтий. Всякий горожанин, проходивший мимо поваленного исполина, невольно бросал взгляд на монастырь с узкими окнами, окруженный высокими каменными стенами, за которыми томился некогда всесильный правитель великого государства. Убитое дерево и потерявшего власть басилевса связывала какая-то мистически пугающая связь неизвестной природы. Торопливо перекрестившись, прохожие спешили дальше.
Стараясь не зацепиться одеждами за ветки поваленного дерева, растопыренные, как длинные, крючковатые пальцы, иконописец Актеон вместе со своим учеником Лукианом обходили могучий ствол, забираясь глубоко в колючие заросли придорожных акаций.
Пройдет немало лет, прежде чем местные жители наконец распилят дерево и растащат его на дрова. От дерева останется разве что несколько сухих веток, которые будут затоптаны в грязь прохожими. Точно так же поступают грифы, когда видят погибшее могучее животное, – они оставляют после своего пира разве что клочья свалявшейся шерсти. Но сейчас поваленную липу не тревожили из какого-то суеверного страха. Должно пройти некоторое время, чтобы привыкнуть к падению титана.
Приостановившись, Актеон вновь бросил взгляд на упавшую липу, чтобы полюбоваться ее сказочной мощью. Такие деревья ломает ураган, когда сердцевина подточена временем. Внешне они могут выглядеть могучими, несгибаемыми, но в действительности почти мертвы и живут до первой сильной бури. У этого ствола сердцевина была крепка, как кремень, и бела, как итальянский мрамор во дворцах императоров. В древесине не было ни щербинки, но вместе с тем дерево уже давно было безжизненно.