Потом я заявила учительнице русского и литературы, что хочу, как Лена, участвовать в конкурсе чтецов. Она взялась «ставить» со мной стихотворение Пастернака.
Я потрясающе декламировала от мужского имени, упорно, настойчиво размахивая рукой – и жутко была горда за саму себя. Конкурс я провалила.
Надя Бескрылова, шестнадцать лет
Во мне родилось светлое чувство, какого я никогда не испытывала.
Собственная внешность стала тревожить меньше. Фигура окончательно оформилась, стала женственной.
Грёзы маленькой девочки стать актрисой не только не умерли бесплотными фантазиями, но ещё больше закрепились изнутри грудной клетки.
Думаете, я не вижу, что родились они преступно, противоестественно? Я же всё понимаю. Это не означает выздоровление, наоборот, болезнь расширилась так же, как чистые, добрые помыслы, вросла в меня ещё глубже. Как сорняк, который можно использовать для дела.
Я бросила театралку. Как ни насиловала себя, скрежетала зубами ради «высокой мечты», там мне было очень плохо.
Самое полезное, что я вынесла оттуда, были два слова: «Система Станиславского». О ней режиссёр говорил серьёзно, с чувством глубокого уважения. Он сказал, что каждый, кто хочет стать настоящим актёром, а не профаном, которому нечего делать в профессии, обязан знать и любить её. Все кивали, никто не читал.
Листая журналы про звёзд Голливуда, с удивлением я открыла, что они тоже учатся по Системе Станиславского. Улучив свободную минуту, я кинулась в библиотеку. Выяснилось, что о ней есть целые тома. Единственная книга, которая нашлась у нас в городе (увы, не вспомню сейчас её названия), содержала в себе критические заметки о плачевном состоянии провинциальных и столичных театров. Строго, жёстко автор описывал разновидности дурных театров, из которых хочется бежать, ведь актёры в них паясничают, красуются перед зрителем, а на самом деле ничего не чувствуют. Он употреблял новые для меня термины: «штамп», «ремесленник», «творец». Я смотрела в задумчивое лицо лысеющего, седого дедушки с чуть лукавым прищуром глаз на обложке книги и пыталась заглянуть внутрь своей души. Терзалась угрызениями совести за малознание, корысть. Строгий Станиславский пугал, его имя-отчество ежеминутно вылетало из головы, казалось, что сейчас он с презрением скажет мне: «Вон!»