Далее день протекал достаточно спокойно. Мы общались обо всём и ни о чём, иногда подъедая свои запасы, собранные в дорогу. Слово за слово, и вот уже время близилось к раннему вечеру. Солнце лениво закатывалось за горизонт, накрывая земли оранжевым отблеском, что грел больше душу, чем тело. Люблю я красоту природы. Во всех её проявлениях. Мне не столь важно, что передо мной – красивейший вид заката или самая обычная паутинка, сотканная меж двух веток, бескрайние поля или одно трухлявое деревце. Мне нравилось всё. Меня будоражил сам факт, что это может быть. И, быть может, я бы не радовался всему вокруг, если бы не Тюр, которая научила меня этому. Её жизнь была настолько плоха, что как только она смогла вырваться из своих ужасных обстоятельств, то она начала радоваться абсолютно всему – в особенности природе. Позже она научила этому и меня. У меня ушёл год, чтобы проникнуться такой позицией, и я ни о чём не жалею. Наслаждаться естеством жизни в полной мере – самое настоящее блаженство.
Когда стало совсем темно и наши обозримые границы освещались лишь масляной лампой над головами и лампой кучера, который он поставил на лавку рядом с собой, я уже было собирался ложиться спать. Лия уже как с полчаса спала у меня на плече, а Хакон, сложив руки на груди и нахмурившись, просто дремал, прикрыв глаза. Однако Бирван спать не спешил, и именно из-за него я не стал ложиться спать. В один момент бородач резко выпрямился, что было первым его движением за всю поездку. Выглянув в абсолютную темноту перед кучером, он привстал на колени, отчего вся повозка покосилась вправо.
– Тормози, – рыкнул он своим невероятно низким и грубым голосом, который напоминал больше скрежет металла, нежели звуки человека.
Повозка почти сразу остановилась, и наёмник поспешил выскочить наружу, попутно заставляя проснуться всех присутствующих.
– Бирван? Ты чего? – шепнул Хакон, понимая, что сейчас нужно быть тише.
Но тот ничего не ответил. Спрыгнув с повозки с глухим ударом, здоровяк сунул руку по локоть под днище кареты и за что-то ухватился, начиная тянуть на себя. Однако нечто помешало ему достать предмет, заставляя его применить больше усилий, жёстко дёргая руку на себя. Под полом кто-то возмущённо ойкнул и свалился на землю. Тут уже забеспокоился я, ведь голос был мне знаком. Выскочив с повозки, я первым же делом присел и глянул под колёса, где, как оказалось, сидела одна очень наглая рыжуля.