Кассиан сжал перчатки. Кожа скрипнула. Он должен был действовать. Сейчас. Пока ночь глубока, пока Каменное Лоно втянуло головы в плечи и забилось в норы. Он сделал шаг из тени. Дождь немедленно зашипел на его плаще, не оставляя и следа. Шаги его были бесшумны, даже по скользкому булыжнику. Он пересек узкую улочку за мгновение.
Перед дверью он замер. Дерево было старое, потрескавшееся, краска облупилась. От него веяло сыростью и безнадегой. Кассиан посмотрел на сверток. Глазки были закрыты, крошечный ротик подергивался во сне. Личико сморщено. Беззащитное.
Прости, – пронеслось в его голове, неожиданно и резко. Он не привык просить прощения. У него был долг.
Он наклонился. Осторожно, с непривычной для его могучей силы нежностью, положил сверток на голые доски крыльца, прямо у щели под дверью, где чуть теплился жалкий отсвет очага изнутри. Он поправил одеяльце, защищающее младенца от сырости. Затем достал из складок плаща небольшой, плотный лист пергамента. На нем было написано всего три слова, выведенные его собственной рукой с безупречной каллиграфией, но дрогнувшие на последнем слоге: "Позаботьтесь о ней…" Он не подписался. Не мог.
Он вложил записку в складки одеяла, рядом с крошечной ручкой. Его палец, холодный и бледный, едва коснулся теплой детской кожи. Электрический разряд боли и чего-то еще, незнакомого и опасного, пронзил его. Он резко отдернул руку, как от огня. Эта кровь… она была ценнее короны в его мире. И теперь она была здесь, на этом грязном пороге.
В этот момент из-за двери донесся приглушенный звук – кашель, сварливый голос Марты, что-то упало со стуком. Кассиан отпрянул назад, в тень напротив. Он стал невидимой частью ночи, статуей изо льда и тьмы. Только глаза, стальные и невероятно острые, не отрывались от свертка.
Дверь скрипнула. Открылась нешироко, выпустив наружу волну теплого, спертого воздуха, пахнущего дешевой похлебкой и немытой шерстью. В проеме возникла фигура. Марта. Женщина лет сорока, но выглядевшая старше. Лицо одутловатое, с глубокими складками горечи у рта. Волосы, тускло-каштановые, небрежно стянутые в хвост. В ее глазах, когда они упали на сверток, не было ни удивления, ни радости. Было… подозрение. Как будто нашли брошенную вещь, которая может оказаться хлопотной.
– Гриша! – ее голос, хриплый от вечного недовольства, разрезал тишину, – Иди сюда! Глянь, что тут оставили!