Ксенос не спешил раскрывать свои секреты. Анализы почвы показывали присутствие неизвестных элементов, растения не поддавались классификации, атмосфера была насыщена частицами, вызывающими лёгкую эйфорию и одновременно беспокойство. Связь с орбитой периодически прерывалась, словно кто-то заигрывал с частотами.
Вечером, сидя у костра из местных сухих стеблей (которые, к удивлению, горели жарко и без дыма), Рогов смотрел на небо Ксеноса. Созвездия были незнакомыми, чужими. Луна, точнее – две луны, висели низко, отбрасывая лиловые тени на лагерь. Тишина стояла такая, что звенело в ушах.
Первая неделя ушла на ремонт. Пашка Сидоров, чертыхаясь, ползал под обшивкой «Первопроходца», менял предохранители, перепаивал контакты, но двигатели молчали. Запчастей катастрофически не хватало, а местные ресурсы, как назло, оказались совершенно не подходящими для земных технологий.
– Генерал, – докладывал Пашка, вылезая из-под корабля с перемазанным маслом лицом, – тут, как ни крути, без орбиты никак. Микросхемы нужны. Из местных плодов такие не выжмешь.
Рогов мрачнел. Связь с орбитой и так барахлила, сеансы становились всё короче и неустойчивее. Скоро, похоже, останется только тишина.
– Петренко, что со связью?
Коммивояжёр, похудевший и подёргивающийся, сидел у радиостанции, безуспешно крутя ручки настройки.
– Только шумы, товарищ генерал. Иногда кажется, что кто-то дышит в микрофон… но это наверное помехи.
«Помехи», – подумал Рогов горько. Помехи во всём. В технике, в связи, в понимании этой планеты.
Лагерная жизнь текла размеренно и однообразно. Утром – завтрак из сублиматов, потом – бесплодные попытки ремонта и исследования окрестностей. Вечером – костёр, ужин, молчаливое созерцание лиловых лун. Разговоры становились короче, паузы длиннее. Тишина Ксеноса проникала под кожу, оседала в душе.
Морозов проводил целые дни в одиночестве, бродя по лиловым рощам. Он перестал брать пробы, перестал делать записи. Просто ходил, смотрел, слушал. Иногда приносил в лагерь странные цветы или причудливые корни, молча протягивал их Елене, и та также молча принимала дары Ксеноса.
– Андрей Николаевич совсем того… ушёл в себя, – шептал Петренко Рогову. – И Ленка тоже странная стала. Ходят как сомнамбулы.
Генерал молчал. Он сам чувствовал изменения. Эйфория покорения первых дней сменилась вялостью, апатия подкрадывалась незаметно, как туман с лиловых болот. Даже привычная генеральская бодрость начала давать трещины. Рогов всё чаще задумывался о том, что они здесь делают. Зачем прилетели в эту глушь?