Родственников – раз-два и обчелся. Пара тетушек, сгорбленных временем и безысходностью, с глазами, как у высохшей рыбы. Соседка, принесшая пирог с капустой. Тишина давила, прерываемая только чавканьем, звоном ложек и тиканьем маятниковых часов в углу. Часы были старые, дубовые, с потускневшим циферблатом. Артем помнил их с детства. Помнил, как боялся их мерного, гулкого «тик-так» по ночам. Сейчас они били с какой-то назойливой, почти зловещей четкостью.
Он налил себе коньяку в граненый стакан – поминальный запас дяди оказался солидным. Первый глоток обжег, второй принес долгожданное онемение. Тетушки что-то шептались, кивая в его сторону. «Артемушка… такой пропащий… спился совсем… а ведь подавал надежды…». Он сделал вид, что не слышит, уставившись в пыльную паутину под потолком. Пыль висела тяжелыми гроздьями. Солнечный луч, пробившийся сквозь грязное окно, высвечивал в ней мириады кружащихся частиц. Как золотая пыль. Или пепел. Артем прищурился. Частицы двигались не просто так. Они струились. Словно невидимый палец водил по ним, вычерчивая в воздухе сложные, лишенные смысла узоры. Искажение, – снова мелькнуло в голове. Пыль. Свет. Глаза устали. Коньяк.
Он отпил еще, сильнее. Нужно заглушить это. Заглушить Видение. Проклятый дар, который когда-то помогал ему видеть невидимое, а после той ночи в подвале на Сортировочной превратился в источник нескончаемого кошмара. Он видел тени не от предметов, а от намерений. Чуял запах тления там, где лежал свежий труп. Слышал шепот на грани восприятия – шепот стен, земли, самой смерти. И это сводило с ума. Алкоголь был единственным буфером, губкой, впитывающей ужас реальности.
Внезапно стало холодно. Не просто прохладно – ледяной сквозняк пробежал по шее, заставив поежиться. Артем оглянулся. Окна закрыты. Дверь в прихожую притворена. Откуда? Он почувствовал… взгляд. Тяжелый, липкий, полный немого вопроса. Исходил он из угла комнаты, за шкафом с посудой. Там царила густая, почти бархатистая тень. Гуще, чем должна была быть. Артем замер, стакан застыл на полпути ко рту. Тень шевельнулась. Не от движения света – она сжалась, сгустилась еще больше, на миг обретя нечто, напоминающее сгорбленную фигуру. И в этот момент тиканье часов слилось в низкий, протяжный гул, на фоне которого проступил… шепот. Не слова. Скорее, шорох множества сухих листьев, шипение песка, струящегося по стеклу. Шепот самой пыли.