Новости о ремонте водопровода, жалобы на бездействие ЖЭКа, отчет о собрании депутатов… Его взгляд скользнул по нижней части первой полосы. И замер.
ТРАГЕДИЯ В БЫВШЕМ ХРАМЕ.
Молодая художница свела счеты с жизнью.
Под заголовком – фотография. Мрачное, полуразрушенное здание бывшей Покровской церкви, перестроенное в советское время под Дом Художника, а ныне стоящее полузаброшенным. Стены в трещинах, окна на верхнем этаже зияют пустотой. Одно из них – то, из которого она выбросилась – было аккуратно обведено в газете белой рамкой. Статья сухо констатировала факты: Екатерина Сомова, 27 лет, художница. Обнаружена утром дворником. Предположительная причина – затяжная депрессия. Никаких признаков насилия. Очередная жертва кризиса и городской тоски.
Артем почти не читал текст. Его взгляд прилип к фотографии. Не к окну. К стене рядом с окном. Часть стены, где когда-то была фреска. Сейчас от нее остались лишь смутные, сбитые пятна краски и штукатурки. И пыль. Толстый слой серой пыли, покрывающий стену. Фотограф, видимо, использовал вспышку, и свет высветил эту пыль.
Но это было не просто пятно. Артем придвинул газету к глазам, игнорируя недоуменный взгляд продавщицы. На пыльной стене, прямо под тем самым окном, проступал… узор. Сложный, переплетающийся. Не геометрический. Органический. Как корни черного дерева. Или жилы на мертвом листе. Или… трещины на высохшей земле. Он знал этот вид. Знакомый до тошноты вид искажений, которые видел только он.
Рука дрогнула. Газета зашуршала. И в этот миг ему показалось – нет, он увидел – как темные линии пыльного узора на газетной фотографии… шевельнулись. Словно по ним пробежала невидимая волна. Они сжались, изогнулись, на мгновение сложившись в нечто, напоминающее огромный, беззвучно кричащий рот. И одновременно с этим в его сознание ворвался тот самый шепот – не на грани слуха, а яростный, пронзительный, как визг ржавого гвоздя по стеклу:
«СКОРБЬ!»
Артем ахнул, отшвырнув газету, как раскаленный уголь. Она шлепнулась в лужу. Продавщица вскрикнула от неожиданности.
– Мужчина, что с вами?!
Он не слышал. Мир вокруг него взорвался. Проклятый дар, усыпленный алкоголем и отчаянием, прорвался сквозь плотину с чудовищной силой. Пыль в воздухе киоска закружилась вихрями, вычерчивая жуткие мандалы. Тени от полок удлинились, поползли по стенам, принимая звериные очертания. Запах гнили и тления ударил в нос, смешавшись с запахом влажной бумаги и табака. Он услышал стон – низкий, протяжный, словно стонал сам город, все его кирпичи и балки. И сквозь все это – тот же шепот, теперь уже множественный, навязчивый, как шорох крыс за обшивкой: