Лиза колебалась, грызя нижнюю губу. Ее взгляд скользнул по безумным записям на столе, по мрачным артефактам на полке, по лицу Артема – изможденному, с запавшими глазами, но с неожиданной искрой настойчивости.
– Ладно, – наконец сказала она. – Но только потому, что я уважала Михаила Федоровича. И… мне самой интересно, что вас там так привлекло на фото. Я видела ту газету. Там ничего особенного.
«Для тебя – нет», – подумал Артем.
* * *
Бывшая Покровская церковь, ныне «Дом Художника», стояла на отшибе, у самого обрыва к реке. Величественные, но обрушившиеся кое-где стены из красного кирпича, заколоченные окна нижнего этажа, выщербленные ступени крыльца. Над дверью едва читалась старая вывеска, закрашенная граффити. Воздух здесь был еще тяжелее, чем в городе – речная сырость смешивалась с запахом гниющих водорослей и чего-то химического, возможно, остатков красок. Лиза достала связку ключей – видимо, как сотрудник музея, она имела доступ.
– Она снимала мастерскую на втором этаже, – пояснила Лиза, с трудом открывая скрипучую, покосившуюся дверь. – Самое дешевое помещение. И самое… атмосферное.
Внутри было темно и холодно. Пахло сыростью, плесенью, масляной краской и… Артем сжал зубы. Тем самым сладковато-приторным запахом гниющих фруктов, что он почувствовал на поминках. Усиленным в разы. Лиза включила фонарик на телефоне, луч выхватил из мрака запыленные лестничные пролеты, облупившуюся штукатурку, обнажившую местами старую фреску – лик святого с выколотыми глазами.
Подъем на второй этаж был испытанием. Каждая ступенька скрипела под ногами, как кость. Тени от перил ложились на стены зловещими решетками. Артем чувствовал, как его дар натягивается, как струна. Искажения были повсюду: влажные пятна на стенах складывались в профили страдающих лиц, пыль на полу струилась, как черная вода, а в тишине стоял не слышимый ухом, но ощущаемый кожей гул – низкий, ноющий, как плач за стеной.
Дверь в мастерскую была опечатана полицейской лентой. Лиза, оглянувшись, аккуратно сняла ее. Ключ скрипнул в замке.
Помещение было просторным, с высокими потолками и огромным окном, выходящим на реку. Оно и стало ее последним видом. Пол завален холстами – некоторые завершены, эскизы городских пейзажей в мрачной, экспрессионистской манере, другие – брошены на полпути. Банки с кистями, тюбики краски, палитры с засохшими комьями. Мольберт стоял у окна, на нем – незаконченный портрет. Женское лицо, искаженное ужасом, с широко открытым ртом. Фон – черная, клубящаяся масса. Артему показалось, что черная краска на холсте слегка шевелится.