Качели
Мы два стрижа свихнутых
на «кто кого» с «авось»,
нам друг без друга трудно,
и невозможно врозь.
Наши качели чувства –
попеременно вверх,
это тебе не велик,
здесь или-или. Эх! –
Надо б уравновесить
наших полётов крен,
чтоб осторожно слезть и
не разбить колен.
Только смеётся платье –
лёгкое солнце-клёш,
наши веснушки гладит
солнечно рыжий дождь.
Серый на Сером
Жизнь утекает всегда наверх,
я в это верю и пялюсь в небо,
может я белый убитый стерх,
там, где ваш след
лет двенадцать не был.
Если с изнанки болит душа,
а на губах всё ещё улыбка,
если мне кажется, дело швах –
сдохла во мне золотая рыбка…
это не то, чтобы депресняк,
кто-то заныкал тепло и солнце,
светлых стихов пересох Кадьяк,
и не гудят золотые осы.
Серый на сером – обычный день,
не разбавляю, печаль запойна,
смотрят картины в меня со стен,
образ художником ловко пойман.
Это реликты… а лета – горсть,
белый шиповник, в дожде лилейник,
ходит по комнате каменный гость,
ищет для рыжих тугой ошейник.
Очень смешно, будто нас поймать –
плёвое дело, на раз заботы,
кину я шкурку свою в кровать,
душу не словишь так – мимоходом…
Вечно живая и так болит,
что ей бродяжке цыганской вольной…
– Водка?
-Ну, что Вы… чистейший спирт.
– В душу плесните, ну, всё…
довольно…
Ли Бо
Она приходила уставшая к девяти,
Немного грусти и много кофе,
Ему говорила –
– Мой друг, прости,
Опять нет времени приготовить.
Дымился вечер, у форточек был сквозняк,
Дом кашлял глухо подъездной дверью…
– Со службы вовремя, ну, никак,
Квартал кончаем, столпотворенье.
Давай задвинем на день отчёт,
Авральный график – моё проклятье,
Вся ночь же наша, мой Звездочёт,
Сменю вот только чулки и платье.
С настроем хуже, устала, знаешь…
Пробег у дамы не двадцать лет…
– Бокал бургундского, как считаешь?
Я принесу твой любимый плед.
В окно луна любопытно жалась –
Как так? – хозяйка в дому не очень…
А он поправит ей одеяло…
Где тут романтика, страсти? – впрочем…
Она звала его – мой Ли Бо,
Он улыбался ей как мальчишка,
Должно быть, это была любовь,