То же самое и с духовным узнаванием. Мир не перестал быть волшебным, но я вдруг увидел, кто этот волшебник. И оказалось, что волшебник – это я сам. Не маленькое «я» с именем и биографией, а большое «Я», которое включает в себя всё сущее.
В этом узнавании есть что-то смиренное и в то же время грандиозное. Смиренное – потому что исчезло ощущение личных заслуг. Я ничего не достиг, ничего не добился, никуда не пришёл. Просто перестал не замечать то, что всегда было на виду.
Грандиозное – потому что обнаружилось: я не отдельная капелька в океане бытия, а сам этот океан, играющий в каплю. Не частица космоса, а весь космос, сосредоточенный в точке сознания.
Это открытие могло напугать. Разум, привыкший к уютным рамкам ограниченности, запротестовал: «Нет, это слишком! Я не могу быть всем этим. Я – просто человек со своими проблемами, страхами, ограничениями».
И в каком-то смысле он был прав. Я действительно остался человеком. Тело не исчезло. Личность продолжила функционировать. Проблемы не растворились волшебным образом. Но теперь всё это воспринималось как костюм, который можно носить, не забывая о том, кто его носит.
Это как актёр, который полностью вживается в роль короля Лира, переживает все страдания персонажа как свои собственные, но в глубине души помнит, что он – актёр. Это знание не делает игру менее искренней, но освобождает от окончательного отождествления с ролью.
Когда спектакль заканчивается, актёр не умирает вместе с персонажем. Он снимает корону, смывает грим и возвращается к своей обычной жизни. Но опыт игры остаётся с ним, обогащая его понимание человеческой природы.
То же самое и с духовным узнаванием. Я могу продолжать играть роль отдельной личности – в отношениях, на работе, в обществе. Но внутри меня живёт тихое знание о том, кто я есть за пределами всех этих ролей.
Это знание похоже на постоянный фоновый звук – настолько тихий, что его можно не замечать, но настолько присутствующий, что он окрашивает собой всё остальное. Как едва слышный шум океана в морской раковине или далёкое эхо колокола в горах.
И в этом постоянном напоминании о собственной истинной природе исчезла экзистенциальная тревога. Больше нет страха потерять себя, потому что потерять то, что я есть на самом деле, невозможно. Больше нет страха смерти, потому что то, что может умереть, оказывается лишь временной формой вечного.