Естественно, я подчиняюсь, но пока иду вслед за женщиной, не перестаю думать о словах Лены. Судя по всему, она восхищается этим Севером. Что, как по мне – странно. Человек он пугающий. И холодный.
Как можно хотеть внимания такого мужчины? Не понимаю.
– Значит, так, – говорит между тем Валентина, приводя меня в небольшое подсобное помещение. – Здесь можешь переодеться. А после занимаешься уборкой на первом этаже. Надеюсь, руки из правильного места растут, и объяснять, как и что мыть – не надо?
Она цепко смотрит на меня, и я тут же киваю. Уж что-что, а убираться я точно умею. Мама этим не особенно занималась дома. У нее были другие интересы, а меня воротило от того бардака, что порой оставался после их попоек. Радовало, что хотя бы не каждый день, а иногда она просто уходила к своим дружкам, и тогда у меня выходило несколько дней покоя.
– Хорошо. Естественно, если что-то прикарманишь, наказание будет жестким. Воровкам здесь не место.
– Я бы и не…
– Все вы “не”, – передразнивает меня Валентина. – Правила простые – делай работу молча и качественно. И все будет в порядке.
– А вы не знаете – надолго я здесь? – осторожно спрашиваю у женщины. Та лишь брезгливо морщится.
– Откуда? Мне Сергей Александрович не докладывает о своих планах. Впрочем, с такой мордашкой пристроишься быстро.
– Я не хочу, – мотаю головой. – Мне бы просто домой. Понимаете?
Она лишь отмахивается, явно не веря мне.
– Все вы принципиальные поначалу и готовые драить полы. Да что-то быстро сдаетесь. Пара недель, и все. Согласны уже совсем на другие условия.
Так вот как это работает… Значит, Север отправил меня работать горничной, чтобы я сдалась и согласилась на те самые аукционы, а он поимел с этого денег?
– Я не все, – упрямо повторяю. – И мне другие условия не нужны.
Валентина вздергивает бровь недоверчиво.
– Милочка, знаешь, сколько тут таких, как ты, было? В комнате, где тебя поселили, жила вот одна. Знаешь, где она теперь?
– Лида? – догадываюсь, сложив два и два.
– Лида-Лида, – кивает Валентина. – Так вот месяц продержалась. Тоже была вся из себя гордая и “не такая”.
– А теперь?
– Теперь раздвигает ноги перед толстосумом, – кривится она. – Так что не надо тут громких слов, Алина. Все вы одинаковые.
Меня коробит от ее цинизма, но я больше не спорю. Просто нет смысла. Похоже, тут никто не верит, что у человека может быть самоуважение.