Только никак не могли уснуть в маленьком почти вросшем в землю домишке Ивар, получивший хорошую трёпку и его мать, наплакавшаяся и накричавшаяся до хрипоты.
– Опять, небось, бегал к своему Стеклодуву? Доведёт он тебя до беды.
Что молчишь, или я не с тобой разговариваю? Совсем от рук отбился… Нет на твою задницу отцовского ремня! Ладно, молчи. Доиграешься ты когда-нибудь, отправят тебя в детские казармы…
Ещё раз тяжко вздохнув, Йордис загасила свечи на столе, кроме тусклого огарочка над разделочным столом.
Ивар закрыл глаза, оставил только узенькую щёлочку, чтобы видеть маму. Крепко она на него сегодня рассердилась. Уле заодно досталось, а Ула уж совсем ни при чём. Конечно, мог бы и предупредить, мол в Гавани задержится – ну там рыбу ловить будут или что ещё, так самому в голову не пришло, что до темна загуляет. Не так жаль, что мать полотенцем отходила, как жаль, что расстроил её. Она ведь волновалась, за него, дурака, беспокоилась, а он ей наговорил глупостей каких-то, что и связали его, и привязали, и шагу ступить не дают. Что сам уже взрослый. С чего его вдруг понесло? Он-то, взрослый, спать лёг, а ей ещё от печи не отойти. И за день натопталась, не присела – воду таскала, тесто месила, начинку крошила, пироги лепила, да его, взрослого, кормила-обстирывала. Надо бы прощения попросить, так язык не повернётся.
Йордис засадила первые противни в печь, закрыла заслонку. Ивар зажмурил глаза плотней – мать шла сюда. Он не видел, как она поправила на Уле сбившееся одеяльце, наклонилась и поцеловала спящую девочку, зато почувствовал, как мама наклонилась над ним, потрепала спутанные вихры, как подняла с полу одёжку. Он снова приоткрыл глаза на узенькую щёлку. Не обманулась:
– Спи уже, горе луковое, завтра вставать рано.
Элис осторожно пробиралась между старыми стульями, сосланными за ненадобностью на чердак. В запылённые, наглухо закрытые слуховые оконца едва пробивался дневной свет. Неосторожное движение и девушка оступилась, какой-то битком-набитый узел с ненужным тряпьём свалился на пол, подняв тучу пыли. Элис не удержалась и звонко чихнула. Михаэль с упрёком покачал головой – тише, внизу никто не должен нас слышать. – Он расчистил место на дубовом старинном сундуке – и как эту тяжесть сюда затащили? – достал из-за пазухи и расстелил поверх резной крышки чистый платок.