Все казалось сложным и запутанным на поверхности их отношений, напоминавших игру с веревками. Когда вокруг них натянуто бесчисленное множество и надо перешагивать через каждую, не задев, – иначе повалится вся мебель, и проиграешь. Но в глубине бушевала страсть, молившая изо всех сил валить всю эту мебель и рвать все эти канаты.
В отравленном страхами и домыслами сознании людей не было места для реализации порыва. Беда Веры состояла в том, что она думала, будто можно выкроить страсти местечко рядом с этими очагами некроза жизни. Чтобы она цвела так, столько и в тех дозах, что ей предуготованы природой.
Именно в силу решения – отдаваться жизни с безрассудством с одной стороны, а с другой подвергать действия жесткому контролю – Вера то пребывала в эйфории и радости, то погружалась в апатию, укоряя себя за легкомыслие и жестокость. Но когда она стремилась к Ларионову, в ней преобладало естество, расцветало добро и появились силы. Когда же контролировала ход этого устремления и противилась естеству, в ней начинало размножаться зло, таяли силы и энергия намерения.
Но зло представлялось разумным и добродетельным, а добро – пугающим, неясным, порочным. В конце каждого такого внутреннего диалога выплывал безотчетный страх, и Вера прерывала глубокие размышления. Отметала единственный верный шаг, необходимое решение – выбор.
Все чаще она задумывалась, что в условиях их теперешних отношений Ларионов был более искренним, а она, Вера, сконструировала параллельную действительность, все менее осязая, где заканчивалась симуляция и начиналась жизнь.
Разве такою она была? Разве такою хотела быть?
Вере начало казаться, что неспособность радикального прощения Ларионова, а главное, себя и являлась причиной несчастья обоих. Когда та часть ее личности, что простила Ларионова, главенствовала в ней, Вера бежала вокруг дуба, смеялась от счастья и плакала при мысли о потере этого человека. Но когда брала верх та часть, которая не могла простить Ларионова, Вера мучила его искушениями, которые не позволяла удовлетворить.
Подобная канва, на которой разворачивались их отношения, где они поочередно играли роли мучеников и мучителей, невероятно выматывала обоих. Цикличность превратилась в навязчивое дежавю. И Вера, пока не вполне осмысленно, начинала искать разрешения этой истерзавшей их ситуации.