– Именно поэтому я все не решаюсь приступить. Знаю одно: если бы я мог написать что-то подобное… – Он вдохновенно окинул взглядом «Отчаявшегося». – …Я бы точно победил. Но, к сожалению, гений нельзя получить в дар, им можно только обладать.
– А что, ежедневный рабский труд уже не актуален?
– Есть вещи, которым нельзя научиться. Как этот автопортрет. И дело не в золотом сечении, спираль которой здесь так искусно замаскирована светом, и не в том, что Курбе удалось передать мгновение страсти, и уж тем более не в том, что он месяцами для этого тренировался. Пусть так, все это неважно. Чтобы картина стала настоящей, чтобы зритель смотрел на нее, не отрывая глаз, чтобы сердце преисполнилось восторгом, требуется больше, чем трудолюбие.
– Что же это?
– Нужно знать, как оживить ее, – прошептал Чад, и губы его сомкнулись, будто острое нетерпение вдруг охватило сердце и искало выхода, чтобы прорваться наружу.
Аманда заметила, что руки у него дрожат.
– Так ваше предложение остается в силе? – спросила она мягко. – Мне очень хочется увидеть, что в конечном счете у вас получилось.
– Да, – ответил он рассеянно. И, обернувшись, словно только осознал ее присутствие, с готовностью добавил: – Конечно. Запишите-ка мой телефон.
* * *
Аманда посеяла в душе Чада незнакомое ощущение. Когда он шагал по улице, прикидывая в голове размеры зеркала, которое ему понадобится для работы, он никак не мог отделаться от странного чувства, вызванного словами про его возможный успех. Обычно он не любил подобные комплименты, они как предупреждение: попробуй оступись, не достигни ожидаемого результата, будешь считаться проигравшим и непременно вызовешь разочарование. Но неужели она и вправду так думает!
Он попытался посмотреть на себя глазами Аманды, но не смог понять, чем вызвал ее интерес. Да, его можно назвать привлекательным, он вежлив, умеет слушать, но, по большому счету, не лучше и не хуже любого другого. Возможно, все дело в том, как Чад вел себя, стоя перед той картиной. Он почувствовал легкий укол стеснения, вспомнив, что она заметила, с какой страстью он разглядывал «Отчаявшегося», как пытался подражать ему.
Он не соотносил с собой неожиданно полученный аванс, это обещание скорой славы, хоть и понимал, что Аманда, скорее всего, говорила искренне и без злого умысла. Ее внимание могло бы внушить определенную веру, и, будь он другим человеком, легко бы прикинул на себя яркий покров надежды и смог бы сделать недолгую передышку в веренице приступов самокритики. Но как Чад ни старался, слова Аманды не пробуждали в нем теплоты, не проникали вглубь сердца, словно оно было заключено в сосуд, не пропускавший ничего сверх того, что однажды было заключено внутри. Они ударялись о покрытую кракелюрами поверхность и, не обнаружив доступа, отскакивали и летели прочь.