что ангел у дверей уже не спит.
Авель,
недостойный инок,
в заточении,
в лето Господне таинственное.
Она перечитала стих вновь. И вновь.
В груди закололо – не от слов, а от того, что какая-то часть её знала: это не шутка. Не риторика. Не попытка запугать.
Предчувствие – то самое, которое с юности появлялось у неё перед войнами, дворцовыми переворотами, мятежами. Оно снова здесь. Тонкое, как игла, но бьёт в самое сердце.
Она дрожала – едва заметно, но дрожала. Рука с письмом так и не отпустила пергамент. Только шёпотом, не глядя ни на кого, сказала:
– Пусть никто не входит к нему. Ни стража. Ни священник. Ни палач.
И добавила, уже тише:
– Пусть пишет… если успеет.