«Отличная работа, товарищ полковник!» – оглядев полянку, похвалил себя Черепан, клок ситцевый опустил в карман плаща («На окраине Дорохово выброшу в канавку») и, аккуратно обходя трупы («Ступить на землю, кровью политую – не профессионально»), двинулся к грунтовке, ведущей на станцию.
Шёл Черепан по лесу легко, пружинисто, о расстрелянных урках да малолетках глупых думал без жалости («Людишки никчёмные, вредные, как только таких уродов земля носит!»), деловито прикидывая, кто и когда найдёт облепленные лесными муравьями трупы. «Даже если сегодня вечером – это приемлемый, рабочий вариант», – не без удовольствия думал Черепан, выходя из леса на грунтовку.
И тут его окликнули:
– Васильич!
Вздрогнул, коленями ослаб Черепан, дёрнул головой на голос, вгляделся – брёл к нему от поворота побитый, истерзанный (правая рука висела вдоль тела как неживая) Петрович.
– Васильич, я им не сказал, не сказал я им, Васильич, что в Дорохово ты, на вокзал подался! – хрипел-стонал Петрович, сильнее прежнего припадая на правую, осколком искалеченную ногу. Дошкандылял, припал к груди черепановской, захрипел радостно:
– Живой, Васильич, живой! И слава Богу, и слава Богу, значит, разминулись они с тобой!
Заохал, заахал Черепан, с дрожью в голосе спросил о главном:
– Милицию-то успел вызвать, Петрович?
– Да где там, разбили они телефон-то в сторожке! А к начальнику лагерному не пошёл, время сберёг, тебя – подсобить там, предупредить али что – искать кинулся, – виновато зашамкал Петрович.
«Это хорошо, что не было звонка в милицию», – подумал Черепан, положил руку цепкую на плечо Петровича, вспомнил, как вчера на прощальном ужине, обнявшись, словно братья родные, выводили они в сторожке пионерлагерной: «Бьётся в тесной печурке огонь…», ужаснулся предстоящему, словами пророческими намедни пропетому: «А до смерти четыре шага…», мгновение роковое, черту страшную отдалил мыслями профессиональными, но пустыми, лишними – потому что всё уже решено: «Петрович урками избит – врачи, милиция, показания – это неизбежно. День-два – в лесу найдут трупы. Допросят Петровича, сопоставят, вывод несложный сделают. Спросят о главном – и назовёт Петрович операм поезд, вагон, дату – билет сам покупал, вспомнит. И возьмут меня чекисты – или уголовка, значения не имеет – в поезде или в Баку на платформе. Извини, друг, извини, Петрович, при таком раскладе нет у меня выбора, нет!»