– Дорогие мои, Шекспиру, конечно, всё равно, слушают ли его в данный момент в этой комнате, но, может, вы освободите меня от ненужных стараний?
– Отчего же, я слушал с превеликим удовольствием, – возразил Денис, тайком глянув на Машу.
Сестра взялась за иглу, но тут её рука дрогнула, и остриё стальной помощницы вошло в палец, не защищенный напёрстком. Вскрикнув, Маша быстро слизнула капельку крови.
– Всё суета, – вздохнул понятливый гусар. – Сходи-ка ты к матушке, сестричка. Она хотела с тобой поговорить… наверное, есть о чём.
Маша резко отложила пяльцы и встала.
– Ну знаешь…
Денис тоже поднялся и с учтивым поклоном отворил ей дверь. Она вышла, предварительно смерив брата неописуемым взглядом.
– Вот характер! – возвращаясь к Ольге, пожаловался он. – Вернётся от матери – мне несдобровать.
– Значит, есть тому причина.
– Голову мне снесёт, – придвигаясь к кузине и заглядывая в книгу, уточнил Денис.
– Другая не вырастет, – прохладно улыбнулась она, отстраняясь от гусара-книголюба.
– Вы сердитесь?
Ольга захлопнула книгу и, облокотившись о диванные подушки, повернулась к нему – хрупкая, русоволосая, милая, а взгляд холодный и острый, как клинок его гусарской сабли. Сейчас она ответит ему. Её губы дрогнули, сочные, восхитительные губы, начертанные Амуром явно не для того, чтобы ими язвили… С них не успела слететь уже обдуманная колкость – дерзкий гусар впился в них глубоким поцелуем. Ольга на какой-то миг оцепенела. Денис крепко держал её, придавив своим телом, и боялся отпустить. Боялся, не зная, что предпримет она, когда придёт в себя от его выходки. Он чувствовал её нараставшее сопротивление, и боролся с ним, пока она его больно не укусила. Денис отпрянул.
– Это жестоко.
Звонкая пощёчина классически завершила сцену.
– Чёрт возьми, я всего лишь вас поцеловал! – дыхание штурмовало его грудную клетку.
– Всего лишь! – она унеслась в другой конец комнаты и уже оттуда вела дальнейшую оборону. – Чем я вызвала подобную наглость с вашей стороны?!
– Вы называете мой порыв наглостью?
– Думала вам польстить, назвав наглостью такую глупость, – её оборона перешла в нападение. Денис покраснел и приложил руку к щеке, горевшей не столько от удара, сколько от стыда. Она усмехнулась: – Больно?
Он посмотрел в её лицо. Даже из приличия там не изобразилось ничего, что могло бы напомнить сочувствие. Глаза, недавно такие ясные, теперь потемнели, и в них появилось больше свинца, чем небесной лазури.