– Да, – не без восхищения хмыкнул Фомин, высвобождаясь из захвата. – Такое ощущеньице, словно сам с собой бьешься. По команде – делай, как я! Полезная штука… – и он задумался о применении тимофеевского замысла в деле обучения салаг-новобранцев в морской пехоте.
Тимофеев, тяжко дыша, весь в поту, повалился на диван.
– Признаться, я не ожидал, – объявил он. – Мышечная память есть, но она не подкреплена физической тренированностью. Организм-то работает на пределе…
– Пустяки, – откликнулся Фомин. – Тренированность – дело наживное, пришлое.
Слова его оказались пророческими, потому что на следующий день в Тимофееве прорезался внутренний голос, интонациями подозрительно напоминавший донора мышечной памяти.
Едва разлепив глаза, народный умелец покосился на будильник.
– Семь часов, – пробурчал он. – Еще рано…
– Что-о?! – с командирскими нотками в тембре возмутился внутренний голос. – Ну-ка, подъем!
– Какой еще подъем? – сонно запротестовал Тимофеев. – Все нормальные люди спят…
– Р-разговорчики! – прикрикнул внутренний голос. – Встать, заправить постель и – пробежечку до седьмого пота!
Мучимый недобрыми предчувствиями, проклинающий фокусы взбунтовавшейся мышечной памяти, Тимофеев был все же вынужден подняться, натянуть старенький тренировочный костюм и дважды обежать квартал под недоуменными взглядами прохожих, прежде чем внутренний голос угомонился. Затем он, изнемогая от зевоты, поплелся к заветному дивану, рассчитывая наверстать упущенный сладкий сон поутру.
– А-атставить! – загремело в его потрясенных непосильными нагрузками мускулах. – С песней, с полотенцем, под холодный душ строевым шагом – марш!
Конец ознакомительного фрагмента.