– Так. Ну, что ж? Оч-чень хорошо.
Наконец он сказал Климу решительно, басом:
– Значит, оставьте за мной эту.
Но, поправив на голове серую, измятую шляпу, прибавил:
– Или – эту.
Клим устал от доктора и от любопытства, которое мучило его весь день. Хотелось знать: как встретились Лидия и Макаров, что они делают, о чем говорят? Он тотчас же решил идти туда, к Лидии, но, проходя мимо своей дачи, услышал голос Лютова:
– Нет, подожди, Костя, посидим еще…
Лютов говорил близко, за тесной группой берез, несколько ниже тропы, по которой шел Клим, но его не было видно, он, должно быть, лежал, видна была фуражка Макарова и синий дымок над нею.
– Хочется мне поругаться, поссориться с кем-нибудь, – отчетливо звучал кларнетный голос Лютова. – С тобой, Костя, невозможно. Как поссоришься с лириком?
– А ты попробуй.
– Нет, не стану.
– Говорят – Фет злой. А – лирик.
Клим остановился. Ему не хотелось видеть ни Лютова, ни Макарова, а тропа спускалась вниз, идя по ней, он неминуемо был бы замечен. И подняться вверх по холму не хотелось, Клим устал, да все равно они услышали бы шум его шагов. Тогда они могут подумать, что он подслушивал их беседу. Клим Самгин стоял и, нахмурясь, слушал.
– Зачем ты пьешь при ней? – равнодушно спросил Макаров.
– Чтоб она видела. Я – честный парень.
– Истерик ты. И – выдумываешь много. Любишь, ну и – люби
без размышлений,
Без тоски, без думы роковой.
– Для этого надо вытряхнуть мозг из моей головы.
– Тогда – отстань от нее.
– Для этого необходима воля.
Макаров минуты две говорил вполголоса и так быстро, что Клим слышал только оторванные клочья фраз:
– Эгоизм пола… симуляция…
Затем снова начал Лютов, тоже негромко, но как-то пронзительно, печатать на тишине:
– Весьма зрело и очень интересно. Но ты забыл, что аз есмь купеческий сын. Это обязывает измерять и взвешивать со всей возможной точностью. Алина Марковна тоже не лишена житейской мудрости. Она видит, что будущий спутник первых шагов жизни ее подобен Адонису весьма отдаленно и даже – бесподобен. Но она знает и учла, что он – единственный наследник фирмы «Братья Лютовы. Пух и перо».
Воркотня Макарова на несколько секунд прервала речь Лютова.
– Друг мой, ты глуп, как спичка, – продолжал Лютов. – Ведь я не картину покупаю, а простираюсь пред женщиной, с которой не только мое бренное тело, но и голодная душа моя жаждет слиться. И вот, лаская прекраснейшую руку женщины этой, я говорю: «Орудие орудий». – «Это что еще?» – спрашивает она. Отвечаю: «Так мудро поименовал руку человеческую один древний грек». – «А вы бы, сказала, своими словами говорили, может быть, забавнее выйдет». – Ты подумай, Костя, забавнее! И – только. Недоумеваю: разве я создан для забавы?