– Я хотела знать, что он делает…
– Спит, – сказал Дронов.
Лидия подняла руку ко рту и, высасывая кровь из-под сломанных ногтей, замолчала.
На дворе Варавка в халате и татарской тюбетейке зарычал на дочь:
– Ты что же это делаешь?
Но вдруг испуганно схватил ее на руки, поднял:
– Что с тобой?
Тогда девочка голосом, звук которого Клим долго не мог забыть, сказала:
– Ах, папа, ты ничего не понимаешь! Ты не можешь… ты не любил маму!
– Шш! С ума сошла, – зашипел Варавка и убежал с нею в дом, потеряв сафьяновую туфлю.
– Разыгралась коза, – тихонько сказал Дронов, усмехаясь. – Ну, что же, пойду спать…
Но не ушел, а, присев на ступень кухонного крыльца, почесывая плечо, пробормотал:
– Придумала игру…
Клим шагал по двору, углубленно размышляя: неужели все это только игра и выдумка? Из открытого окна во втором этаже долетали ворчливые голоса Варавки, матери; с лестницы быстро скатилась Таня Куликова.
– Не запирайте ворот, я за доктором, – сказала она, выбегая на улицу.
Дронов бормотал сердито и насмешливо:
– Меня Ржига заставил Илиаду и Одиссею прочитать. Вот – чепуха! Ахиллесы, Патроклы – болваны. Скука! Одиссея лучше, там Одиссей без драки всех надул. Жулик, хоть для сего дня.
– Клим – спать! – строго крикнула Вера Петровна из окна. – Дронов, разбуди дворника и тоже – спать.
Через несколько дней этот роман стал известен в городе, гимназисты спрашивали Клима:
– Какая она?
Клим отвечал сдержанно, ему не хотелось рассказывать, но Дронов оживленно болтал:
– Некрасивая, потому и влюбилась, красивая – не влюбится, шалишь!
Клим слушал его болтовню с досадой, но ожидая, что Дронов, может быть, скажет что-то, что разрешит недоумение, очень смущавшее Клима.
– Я говорю ей: ты еще девчонка, – рассказывал Дронов мальчикам. – И ему тоже говорю… Ну, ему, конечно, интересно; всякому интересно, когда в него влюбляются.
Досадно было слышать, как Дронов лжет, но, видя, что эта ложь делает Лидию героиней гимназистов, Самгин не мешал Ивану. Мальчики слушали серьезно, и глаза некоторых смотрели с той странной печалью, которая была уже знакома Климу по фарфоровым глазам Томилина.
Лидия вывихнула ногу и одиннадцать дней лежала в постели. Левая рука ее тоже была забинтована. Перед отъездом Игоря толстая, задыхающаяся Туробоева, страшно выкатив глаза, привела его проститься с Лидией, влюбленные, обнявшись, плакали, заплакала и мать Игоря.