Ким принял без смущения этого нового бога. Он уже знал целые десятки богов.
– А что ты собираешься делать?
– Просить милостыню. Я вспомнил сейчас, что давно уже ничего не ел и не пил. Как принято просить милостыню в этом городе? Молча, как у нас в Тибете, или вслух?
– Кто просит молча, подыхает молча, – процитировал Ким местную поговорку. Лама встал было, но опять опустился, вздыхая по своем ученике, умершем в далеком Кулу. Ким наблюдал за ним, склонив голову набок, внимательный и заинтересованный.
– Дай мне чашку. Я знаю жителей этого города – всех, подающих милостыню. Давай чашку, и я принесу ее полной. – Детски простодушно лама протянул ему чашку. – Отдыхай! Я людей знаю.
Он побежал к открытой лавке кунджри – женщины низкой касты, торгующей овощами. Лавка была поблизости от трамвайного круга на Моти-Базаре. Торговка издавна знала Кима.
– Ого, или ты стал йоги, что ходишь с чашкой для сбора подаяний? – воскликнула она.
– Нет, – гордо ответил Ким. – В городе появился новый жрец. Такого человека я еще не видывал.
– Старый жрец, что юный тигр, – сердито произнесла женщина. – Надоели мне новые жрецы! Они, как мухи, садятся на наши товары. Разве отец моего сына – источник милостыни, чтобы подавать всякому, кто попросит?
– Нет, – сказал Ким, – твой муж скорей яги (злонравный), чем йоги (святой), но это – новый жрец. Сахиб в Доме Чудес говорил с ним, как с братом. О мать моя, наполни мне эту чашку! Он ждет.
– Хороша чашка! Целая корзина величиной с коровье брюхо! Ты вежлив, как священный бык Шивы. Нынче утром он уже успел стащить большую часть лука из корзинки. А тебе я должна наполнить твою чашку. Вот он опять идет сюда.
Огромный мышиной масти брахманский бык этого квартала пробирался через многоцветную толпу с украденным пизангом, свисающим у него изо рта. Прекрасно осведомленный о своих привилегиях священного животного, он направился прямо к лавке, наклонил голову и, громко пыхтя, стал осматривать ряды корзин, выбирая пишу. Маленькая твердая пятка Кима взлетела вверх и ударила его по влажному сизому носу. Бык негодующе фыркнул и удалился по трамвайному пути; горб его дрожал от ярости.
– Вот видишь! Я сберег твоего товара на сумму втрое большую, чем будет стоить содержимое чашки. Ну, мать, немножко риса и поверх его сушеной рыбы, а также немножко овощной