- Не виноваты, - вынуждена
была признать я, уныло глядя в небо после все же выпитого на
сегодня долга чести. - Но и сами ведь помощи не просят. Не ходить
же мне по деревням и селам с уговорами.
- А ты сама много помощи
просишь? - усмехнулся орк и бросил на отрубившегося после двух
глотков паренька плащ. - Не просишь, гордая потому что. У них,
может, тоже гордость есть. Сами справляются, своими силами. Там, за
буреломом, рогатина в синюшной крови лежит, явно сюда в плакальщице
перекочевала, научились сами кое-как отбиваться.
- Это когда одна плакальщица
на деревню набредет. А если как сегодня? - возмутилась
я.
- Тогда не было бы уже
деревни. Для того мы и нужны, чтобы обычные люди спали спокойно,
пока мы делаем единственное, что умеем, – убиваем.
- М-гм, как красиво у тебя все
получается на словах... А самим нам приходится коротать ночи по
жальникам, кладбищам и пещерам, чтобы они спали, - я подбросила еще
пару веток в костер. - Сколько наших полегло за одну эту зиму.
Думаешь, хоть кто-то спасибо сказал за свой крепкий сон? Нет, они,
как и раньше, несут своих детей на болото. Они ходят в лес в
метель, чтобы нам было кого искать под снегом. Они разоряют берлогу
и будят медведя, от которого потом умоляют защитить. Они идут
охотиться на территорию другого клана, наплевав, что это нас
стравливает.
- Тебя разве заставили выбрать
путь воина?
- Нет, я сама этого
хотела.
- Вот именно, Вель. Значит,
если ты сидишь ночью на кладбище, то именно там ты и должна быть.
Воин — это в первую очередь возможность защитить тех, кто сам не
может этого сделать, даже если он сам сотню раз в этом виноват. А
уже потом татуировки и привилегии, которые они дают.
Я почувствовала, что у меня
горят уши. Стыдно было неимоверно, пусть даже обвинения и были
совершенно напрасными. Но сам факт того, что меня заподозрили в
подобном, вызывал жгучий стыд.
- В последнюю очередь я думала
о привилегиях, когда выбирала этот путь. Тогда мне было семь, я
хотела стать сильной, чтобы прославить клан и помогать людям. А
потом подросла, вышла из-под крыла наставника и столкнулась со всей
той грязью, что влечет за собой наш выбор. Первого ребенка я
принесла в Веды в девять. Я забрала его у пьяного лесника,
пришедшего топить ребенка в проруби. Наутро его самого нашли
вмерзшим головой в лед со стрелой в затылке. Все знали, кто это
сделал, но никто не попрекнул меня ни единым словом. Потому что вся
жизнь воина – сплошная грязь. И Судьбе плевать, сколько тебе лет,
она заставляет нырнуть в эту тину сразу и безвозвратно. Хочешь, не
хочешь, но быстро приходится зачерстветь.