Карцер чуть меня не сломал. Я понял, в карцере нельзя себя жалеть, нельзя позволять никаких отрицательных эмоций, особенно возмущения и гнева. Именно этого добивались мучители. Человек ломался через гнев, возмущение, обиду, тоску.
«Нет, врёте, у меня всё наладится. Я крепкий орешек. Я выйду отсюда, и буду счастлив. Я выброшу вас из своей жизни. Моя семья, мои любимые будут со мной». Такие мысли спасали.
В конце концов всё решено бесповоротно, приговор получен. Я признан «врагом народа». Осуждён на десять лет. Лев получил такой же приговор. Нас определили на Колыму.
Путь к месту назначения был долог. Тюремный вагон от Москвы до Находки шёл больше месяца. Затем твиндек[2] парохода – душный и нестерпимо вонючий. Через пять суток всех выгрузили на суровом и мрачном таёжном берегу, автомашины развезли по тем местам, где предстояло отбывать срок заключения.
Мы с Лёвой старались быть всегда по возможности рядом. В забой ходили вместе, работали в паре.
Лопата, кайло, лом, тачка, лоток и вода – снаряжение старателя. Золото на Колыме долгие годы добывали сугубо ручным трудом. В дармовой рабсиле недостатка не было. Вот и работали «кувалдометром и ломографом», то есть кувалдой и ломом, да ещё кайлом разбивали кварц, гранит и прочую породу. Тяжёлый физический труд по четырнадцать часов в сутки, скудное питание, жизнь в лагере вместе с блатными и уголовниками, ругань, драки, вши не оставляли у многих даже искры человечности.
Уголовники, блатяки-рецидивисты, воры в законе могли отказаться от работы. Начальство к ним относилось снисходительно. А 58-я статья держалась в особой строгости. Мы были работягами. Блатные пользовались нашим трудом, им присваивали туфтовые проценты выработки, они получали в качестве вознаграждения дополнительное и более качественное питание и зачёты по сроку. В лагере чаще умирали от поножовщины, чем от голода и болезней. Но любой лагпункт – это не только место, где зэки тянут срок, а ещё и производственный объект со своим планом работ. И начальство должно было управлять этим производством. Поэтому хотя блатные и были столпами лагерного режима, но работяги были нужны.
Наши родные не знали, где мы. Сообщить им о том, что мы живы, не было никакой возможности. Переписку нам запретили. Посылок с воли мы не получали. Взять с нас было нечего. Ни лагерную службу, ни блатных мы ничем не интересовали. Друзей старались не заводить. Нам было достаточно для общения друг друга.