А он сегодня забылся. И об этом станет широко известно. Обязательно станет. Такое не утаишь.
Знать бы хоть, какого она рода, какого тейпа… В любом случае, если будут спрашивать, то, что произошло, нужно будет все напрочь отрицать…
Шайтан! Как будто мало было на площади других баб – нужно было запасть именно на эту!
– Значит, так, – Ибрагим, небрежно отбросив в сторону обрывки ее белья, которыми подтерся, старался, чтобы его голос звучал спокойно и уверенно. – В твоих же интересах, чтобы никто ничего об этом не узнал. – (Он вдруг вспомнил, что так и не узнал ее имя. Впрочем, теперь уже это и в самом деле было уже неважно). – Кто что будет спрашивать – я тебя не трогал. Ясно? А это тебе на похороны и поминки… – Он достал и бросил к ногам Малики несколько стодолларовых купюр. – Надеюсь, что если тебя спросят, ты скажешь правду, что твой дядя первым достал оружие и пытался в меня выстрелить… В общем, будь умницей и никто ничего плохого тебе не сделает. Поняла?
По большому счету, понимал бандит, девушку правильнее всего было бы прямо сейчас шлепнуть. Но только… Только она была чеченкой. Про изнасилование узнают или нет – еще неведомо, в крайнем случае можно будет попытаться отбрехаться. А про убийство – проведают несомненно.
Малика ничего не ответила. Она по-прежнему тихо плакала, не поднимая глаз на насильника. Ей было больно, ей было мерзко, ей было очень стыдно… Ибрагим еще немного постоял, потоптавшись, рядом, потом повернулся и ушел.
Деньги остались лежать на земле.
Доллары были фальшивыми – их специально печатали в Урус-Мартане для того, чтобы расплачиваться с рядовыми боевиками. Правда, качество печати было неплохим, так что для нищей станицы эти несколько купюр были целым состоянием.
Северный Кавказ. Восточнее перевала Халам-Самбулак
Калюжный – Каландар – казнь
Калюжный спрыгнул на землю, оставив вертолет бесхозным, с работающими двигателями. Это грубейшее нарушение всех мыслимых правил, да только теперь не до соблюдения инструкций.
Константин бросился к лежащему на камнях Михаилу. Он остановился перед телом друга – сразу было видно, что тому уже навряд ли чем поможешь. Соломатов лежал на спине, уставившись неподвижными, уже ничего не видящими, глазами в высокое синее небо. Кровь обильно струилась из многочисленных ран на груди, иссеченная пулями куртка была уже не в силах впитать ее всю, одна рука оказалась неестественно подогнутой за спину, другая, откинутая в сторону, по-прежнему сжимала рукоять автомата…