Мысли его были зыбкими, неясными и дряблыми, как тяжелый воздух,
наполнявший этот отвратительный сон, и Кенету самому стало страшно.
Страх и подсказал ему решение. Собственный испуг он может побороть,
а чужой – нет. А в чем, собственно, разница? Страх остается страхом
независимо от того, кто его испытывает. И Кенету вовсе не нужно
сражаться до изнеможения с непонятными порождениями чужого страха.
Ему нужно взять на себя сам этот страх. Тогда созданные им кошмары
будут Кенету понятны – ведь это его собственные кошмары, – а с
понятным можно справиться.
Страх был повсюду, он окутывал Тайин свинцово-тяжелым облаком,
сбившимся и свалявшимся, как старое одеяло, и она задыхалась под
этим грязным, полупризрачным, но неимоверно тяжелым покровом. Кенет
постарался представить себе, что перед ним именно одеяло: уж
снять-то одеяло он наверняка сумеет. Он потянул одеяло за краешек –
и не смог его даже сдвинуть. Да ведь такая тяжесть бедной малышке
все кости переломает! Кенет потянул одеяло изо всех сил и сдернул
его, но равновесия не удержал. Он еще успел услышать, как легко и
свободно дышит Тайин, избавившись от невыносимой тяжести страха;
краем глаза успел увидеть, как теплый солнечный свет окутывает ее
золотистым покрывалом, но и только. Он упал, и тяжелое колючее
одеяло накрыло его с головой.
Под одеялом было темно и душно. Пахло лежалым тряпьем – почти
как в больнице, только хуже. И ничего не было видно. Кенет бился и
барахтался в давящей темноте, но сбросить с себя одеяло так и не
смог – разве только продвинуться вслепую чуть ближе к какой-то
крошечной прорехе и глотнуть воздуха.
Стало немного светлее. Где-то очень далеко создался на мгновение
и исчез родной дом, играющий у крыльца Бикки, мачеха в нарядном
платье, Кайрин... "Как странно, – мельком удивился Кенет. – Разве я
этого боюсь? Почему же я вижу это здесь?"
Дом оплыл, как свеча, и растекся по горизонту. Оттуда, где он
только что стоял, нестерпимо потянуло больничным кухонным чадом и
запахом разлагающейся крови. Там, за горизонтом, Аканэ умирал от
ран, и Кенет не мог добежать до него, как ни старался. От быстрого
бега сердце колотилось даже не о ребра, а где-то под челюстью, и
Кенет шагнул прямехонько в полыхающий амбар, потому что сломанная
ключица болела так сильно, что он не соображал, куда идет. Он никак
не мог выбраться из-под горящих балок, не мог и потушить их: из
горла умирающего Акейро на зерно выплеснулась ярко-алая кровь, и
оно горело, горело... А меч не горел, хоть и деревянный, и Кенет
рубил им пылающие стены, пока не прорубился наружу. Колючее одеяло
страха было у него под ногами, оно развернулось бескрайней шершавой
степью от горизонта до горизонта, и не было больше ничего, только
страх, поросший щетинистой острой травой.